Начался он с одной приятной встречи, хотя встреча эта, продолжавшееся всё утро, была односторонней. Попов познакомился не с человеком, а с техническим изобретением, о котором много слышал и читал. В Лондоне имелся свой подземный железнодорожный транспорт: Metropolitan railway. Коричневые вагоны ходили по рельсам прямо под землёй. И всё это — без пыли и копоти, поскольку поезд двигался по рельсам на электрическом ходу!
Испытав восторг от поездки на метрополитене, профессор оказался в Ист-Энде. Кирпичные лачуги лепились здесь одна к другой, на улицах царила грязь и зловоние, и даже не верилось, что технические усовершенствования и блеск западной части города могут уживаться с подобным убожеством другой части британской столицы.
Профессор подошёл к скромному особняку с небольшим садом и огородом, и попросил доложить о себе. Его сразу провели в гостиную, устроенную в стиле Уильяма Морриса, без всякого рода излишеств и в то же время изысканно обставленную. Владелец дома, несомненно, был поклонником создателя стиля «Искусств и ремёсел», покупая мебель, ценил в вещах стиль более помпезности, а функциональность ставил выше изысканности.
Наконец, вышел хозяин и быстрой походкой направился к посетителю. Сэмюель Барнетт оказался высоким подвижным человеком, лет пятидесяти или шестидесяти от роду. На его голове его не имелось ни одного волоска, что делало его лицо несколько старше. Нос был длинный, похожий немного на грушу, глаза близко посаженные и внимательные.
Перед петербургским профессором предстал занятный, открытый к разговору собеседник. Барнетт был по роду деятельности священником, решившим не одной лишь проповедью излечить язвы общества, а активным хирургическим вмешательством. Он вёл приход в Ист-Энде, самой зловещей и бедной части города. И здесь он поставил перед собой цель — открыть для бедных что-то вроде бесплатного университета, дать студентам жильё и с помощью выпускников университета, образованных и просвещённых бедняков, изменить психологию целого района.
Узнав о цели визита своего русского гостя, Барнетт обрадовался:
— Так вы проделали такой долгий путь, чтобы выступить в Тойнби-Холл? Это замечательно, я буду рад иметь оппонента господам Прису и Маркони. Вы позволите вас с ними познакомить?
— Ну, разумеется. Именно для этого я и приехал в Лондон.
— Где вы квартируете?
— В «Лэнгхеме», — ответил Александр Степанович запросто, и мгновенно удостоился внимательного взгляда своего собеседника.
— Я даже привёз с собой фотографические изображения моего аппарата. Естественно, описание его действия и схему я готов предоставить аудитории, если возникнут вопросы, — продолжал Попов.
— Ах, это просто великолепно. Я сейчас же пошлю за ними. Подождите, — обрадовался основатель филантропического общества.
Барнетт убежал куда-то, потом вернулся. Из разговора с энергичным священником выяснилось, что к науке сам организатор вечера не имеет отношения: «Я всего лишь интересуюсь достижениями научной мысли».
Затем гостеприимный хозяин Тойнби Холла потащил его показывать своё детище, свою Idee fixe, сеттльмент:
— Полюбуйтесь на эти здания, ещё каких-то десять лет назад здесь царила разруха. В Ист Энде каждый клочок земли взывает к Богу о помощи. Уайтчепл и Спиталфилдз — что может быть ужаснее этих мест? Голод, нищета, преступления — вот что там творится! Но в наших силах помочь. У нас в сеттльменте живут и учатся студенты. Видите, моя жена и я — ярые сторонники просвещения. Мы считаем, что только просвещение даст миру долгожданный мир и порядок. Согласитесь, это несправедливо, когда молодой человек не может учиться по причине отсутствия у него денег. Я договорился с университетом и вложил в проект все свои сбережения и сбережения жены. Восточный Лондон — самое страшное место на земле, настоящая дыра. И вот, мы решили с Божьей помощью приблизить наших граждан к подлинной красоте и гармонии просвещением.
Уже второй раз Попову приходилось слышать рассказы англичан о своих «дырах». Сперва была Диана, теперь Барнетт. Идея Барнетта и его энергичная манера очень понравились Попову. Не понравилась очередная навязчивая идея социальными улучшениями решать проблемы всеобщего счастья.
— Что есть просвещение, господин Барнетт? — осведомился Попов. — Россия — страна непросвещённая. Русский крестьянин считает за варваров Европу, поскольку плоды просвещения нередко ужаснее самого дикого варварства. Есть результат, а есть плод. Подчас от хорошего результата вырастают страшные плоды.
Барнетт закрутил головой, руки и ноги его заходили туда — сюда.
— Я с вами целиком согласен, — воскликнул он. — Именно так! Подлинная культура есть отказ от многого во имя высшей цели. Вот к чему надо идти, к миру без насилия, к миру культуры. А это значит для каждого отказаться от многих благ земных. Мы живём в страшное время, господин Попов. Выйдешь на улицу и становится жутко. Вы не читали «Человек толпы» сочинения господина По?
— Нет, к сожалению.
— Я вам очень рекомендую. Всё обстоит именно так, как описал господин По. Попадёшь в лондонскую толпу, уже из неё не вырвешься, живёшь с ней одной жизнью, как её частичка. Знаете, песчаные дюны состоят из миллионов песчинок — таков и этот город. У него своя жизнь. Иногда мне кажется, я живу в ужаснейшем месте на Земле! Всё мировое зло отсюда — из безликой серой людской массы. Масса порождает зло и варварство. Лишь индивидуальность может противостоять массе, лишь культура и просвещение способны спасти нас. Другого пути нет.
— И вы считаете, технический прогресс способствует развитию человеческой личности?
— Разумеется. Вот вам пример. Моя жена и я — поклонники велосипеда, женщины стали мобильны и свободны, носят шаровары. Велосипед сделал для женщин гораздо больше, чем весь восемнадцатый век. Так, постепенно, общество идёт к улучшению.
— Вы пропустили одно очень важное изобретение.
— Какое?
— Изобретение пороха.
На Попова обрушился целый поток опровержений. Он лишь улыбался. Спорить с Барнеттом инженер почёл за лишнее.
В чём можно убедить протестантского священника? У Александра Степановича имелась иная точка зрения по вопросу «облагораживания» людей культурой. Он полагал и был так воспитан, что просвещение есть лишь развитие ума и интеллекта, необходимая, но вовсе не дединственная часть развития всей личности. Он полагал, что разум, не руководимый духом, рано или поздно зайдёт в тупик. Все эти разговоры об отказе от насилия — тоже от лукавого. Чем человек образованнее, тем больше он склонен во всём полагаться на себя, на свою волю. Отказ от насилия выходит у людей просвещённых вовсе и не отказ от него. Насилие грубое заменяется насилием утончённым. Европа едет с ярмарки, а Россия только собралась на ярмарку. Конечно, высказывать Барнетту всю эту теорию не следовало. Значит, придётся промолчать.
На обратном пути в отель петербургский инженер-электротехник подвёл краткий итог. С одной стороны, он потратил время не без пользы, конечно, жаль, что, выступать придётся не перед учёной аудиторией, а перед студентами. С другой стороны, дело могло оказаться гораздо хуже. В первую секунду Попов, узнав с кем придётся иметь дело, слегка испугался: ведь мог же Барнетт начать читать долгие наставления на каждый день по примеру известного в Британии проповедника Сперджена.
Теперь большую часть времени Попов проводил, готовясь к выступлению. Он ходил в библиотеку и писал там свой текст, начертил несколько схем на больших листах бумаги. Поначалу хотел даже собрать свой опытный образец, но затем отказался от этой затеи. Была вероятность, что собранный здесь на скорую руку грозоотметчик не заработает, а самое интересное ведь — не себя показать, а взглянуть на конкурентов и вывести их на чистую воду.
У красного кавалериста тоже появились первые успехи. Он близко сошёлся с богатой миссис Бейден-Пауэлл, потрясшей воображение Будённого прежде всего своими анатомическими данными. Это была дама, с низким, грудным, густым голосом и к тому же соломенная вдова. Несколько широкая в кости, она всё ещё не растратила до конца пыла молодости. Она дала в «Таймс» объявление о поиске спутника жизни. Откликнувшийся на её призыв русский казак не мог не очаровать. Именно такой мужчина ей был нужен.
Надо отметить, что Лондон, представший перед нашими героями, был всё же не самым настоящим Лондоном, а нарисованным, отображением в марках, сделанным художниками. Потому вовсе неудивительно, что в «Лэнгхеме» появилась такая особа, как миссис Бейден-Пауэлл.
В мире марок под кожаным переплётом, как читатели уже заметили, иногда можно переместиться в прошлое и оставаться там, сколько душе угодно. Возможен и обратный ход — стоит лишь перевернуть пару страниц, и можно с лёгкостью зайти на несколько десятилетий вперёд. Было бы желание, а лазейка найдётся.
