Уже одно это может оправдать сомнение в исторической [223] достоверности всего рассказа и возбуждает вопрос о свойстве и качестве того исторического материала, которым мы по необходимости должны пользоваться. Вопреки нашему первоначальному плану, оказалось, что мы не можем обойти вопроса об исландских сагах без вреда для доказываемого нами положения. Мы не нашли в русской ученой литературе сочинения, на которое могли бы сослаться в этом вопросе, а с другой стороны убедились, что самые почтенные и основательные исследователи русской истории, при пользовании сагами, редко дают себе ясный отчет в том, с какого рода источниками они имеют дело, то есть, забывают первую обязанность критики. Мы не можем идти вперед, не расчистив предварительно пути пред собою и не отыскав твердой почвы. Мы постараемся, прежде всего, выделить в сагах тот элемент, который нужно признать совершенно неисторическим, и потом посмотрим, что в них останется исторического. С этой целью мы сначала приведем несколько образчиков, наглядно указывающих необходимость более критического и благоразумного отношения к сагам, даже историческим, чем-то, какое, вообще, принято в нашей науке. При выборе примеров мы руководствуемся тем соображением, чтоб они были прямо полезны для нашей темы и относились именно к Варягам.
Мы уже упомянули о Греттировой саге и о лицах, которые, /396/ по ее свидетельству, отправились в Константинополь для поступления в варяжскую службу. Рассказ о них находится в конце саги и не относится к самому ее герою, знаменитому скальду Греттиру, а составляет историю мести за его убийство, совершившейся в Византии. Вот этот рассказ:
Торбиорн Онгул, убийца Греттира, избегая встречи с братом убитого, удалился в Миклагард, «куда в то время отправились многие Норманны и поступили там на службу» ('J thenna tíma fór margt Nordhmanna út í Miklagardh, ok gengu thar á mála. См. Antiqu. Russes II, 298). [37] Как скоро узнал об этом брат Греттира, Торстейн Дромунд, он сейчас [224] же продал свои большие владения в Норвегии и отправился вслед за преступником. Оба прибыли почти в одно время в Миклагард, где в то время был царем Михаил Каталак (thá var Mikael katalak konungr yfir Miklagardhi), и оба без труда были приняты в среду Вэрингов, как скоро сделалось известно, что они Норманны; но Онгул и Дромунд сначала не узнали друг друга. В скором времени случилось, что Вэринги должны были отправляться в поход, а был такой закон, чтобы при этом случае предварительно совершался военный смотр (vápnathing), причем каждый показывал свое оружие. Онгул показал меч, принадлежавший некогда Греттиру, и когда его спросили, отчего такой прекрасный меч имеет в средине зазубрину, он рассказалотом, какого храброго человека победил он и как он рассек своему страшному противнику череп этим самым мечом: с тех пор и осталась зазубрина. Дромунд взял вслед за другими диковинное оружие, как будто желая полюбоваться им, но тотчас же рассек им голову Онгула. Власти распорядились немедленно схватить Дромунда, так как он оскорбил священное собрание (á heilugu thingi). Дромунд в оправдание рассказал свою историю и указал на долг мести, лежавший на нем; но так как он не мог представить свидетелей, и так как было постановлено законом, что убийство наказывается смертною казнью, то он был заключен в темницу, и затем должна была последовать казнь, если б его никто не выкупил. В тюрьме Дромунд нашел себе товарища в другом осужденном, который находился в совершенном унынии. Чтобы несколько ободрить его, Дромунд запел песню; он имел отличный громкий голос и на сей раз не щадил его, так что стены дрожали. Проходила по улице, соседней с тюрьмою, одна знатная византийская дама, /397/ по имени Спес (Spes), вышедшая замуж за человека ее не достойного по своему происхождению, за простого Грека, [38] по имени Сигурда. Она услышала пение; с большой свитой, которая ее сопровождала, подошла она к тюрьме, вступила в разговор [225] с Торстейном и, узнав его историю и уже заинтересовавшись им, решилась выкупить его, а, кстати, и его товарища по заключению, так как Дромунд не хотел свободы себе одному. Деньги были заплачены Вэрингам, а Торстейн Дромунд отправился в дом своей благодетельницы, которая приняла его и стала держать у себя тайно от мужа. Впрочем, когда Вэринги ходили в поход, то и Дромунд участвовал в военных действиях, обнаруживая необычайное геройство. В то время в Миклагарде был Гаральд, сын Сигурда; Торстейн приобрел его дружбу и тем более отличался среди других, что всегда имел вид богатого человека, так как Спес в изобилии снабжала деньгами своего любовника. Но византиец Сигурд был недоволен как изменившимся обращением с ним его жены, так и заметным разорением семейного состояния, вверенного попечению госпожи дома. Угадывая причину, он хотел уличить свою супругу, и однажды вечером подстерег было ее с Дромундом, но Спес запрятала любовника в сундук с драгоценными вещами. В другой раз попытка мужа была также неудачна, ибо Спес успела скрыть Варяга под грудою платья, на которую сама и села; в третий раз она удалила его чрез потайную дверь, нарочно для таких случаев сделанную в комнате, и упорно отпиралась в том, чтобы кто-нибудь был у нее пред входом мужа, хотя это видел не один он, но и многие призванные им свидетели. Тогда Сигурд потребовал, чтобы Спес очистила себя присягою пред местным епископом. Неверная жена отвечала, что она этого желает не менее его самого, потому что не хочет оставаться под тяжестью позора и бесславия, навлеченного на нее ревнивым мужем. На следующий день муж и жена явились к епископу; Сигурд обвинял жену в нарушении супружеской верности и в расточении имущества; епископ пригласил обвиняемую принести очистительную присягу, и когда на это последовало согласие с ее стороны, назначил срок и день. Само собою разумеется, что ранее, чем такой срок наступил, Спес повидалась с Торстейном, и оба условились, как им действовать.
В тот день, когда следовало присягать, была сырая, [226] дождливая погода. Спес, в сопровождении многочисленных спутниц и спутников, пришла к такому месту, где была большая грязная лужа. Тут стояло много нищих; один из них, отличавшийся высоким ростом и белою бородой, учтиво предложил более других богато одетой госпоже перенести ее на руках через лужу. Она согласилась, и случилось вот что: когда нищий со своею ношей достиг середины лужи, он зашатался под тяжестью и старости и бремени, но, как бы напрягши все силы, успел донести даму до края грязного места, а здесь уже не выдержал и повалился, но так, что уронил Спес на сухой край лужи, а сам погрузился в грязь и, лежа здесь, запачканной рукой схватился за колено и бедро своей дамы. Та поднялась в негодовании и грозила прибить несчастного; но когда окружающие вступились за услужливого, и, ни в чем неповинного бедняка, то она сама сжалилась над ним и щедро наградила его, высыпав из своего кошелька много золотых монет. Легко догадаться, что под видом нищего скрывался ни кто другой, как сам Торстейн Дромунд. Спес явилась потом в храм, где собралось много народу; муж повторил пред епископом свои обвинения, а она поклялась, что никто не касался ее, исключая мужа и того нищего, который переносил ее через лужу и теперь стоит в толпе, и никому она не давала денег, кроме этого нищего. Очистительная присяга была признана вполне удовлетворительной, но после этого родные оправданной женщины потребовали для нее развода с мужем, который напрасно подверг ее бесславию; и она сама настаивала на том же. Спес получила развод и значительную часть из общего имущества, а вслед затем вышла замуж за своего любовника. После этого Дромунд пробыл еще два года среди Вэрингов в Миклагарде и пользовался большим расположением Гаральда Гардрада, который приходился ему родственником и, как думали, помогал ему своими советами в прежних затруднительных положениях. Возвратившись потом на родину, Торстейн пользовался общим уважением и был даже принят в число придворных (hirdhmadhr) короля Магнуса Доброго. Когда прошло еще девять лет, воротился из Миклагарда и Гаральд сын Сигурда, и царствовал сначала вместе [227] с Магнусом, а потом, по смерти последнего, единодержавно, но не пользовался такой любовью, как Магнус, особенно со стороны прежних друзей и приверженцев последнего, потому что он был суров и строг в наказаниях (thvíat hann var hardhr ok refsingasamr). Торстейн Дромунд был тогда стар летами (прошло шестнадцать лет после убийства Греттира), но еще бодр и силен. Многие советовали ему вступить на службу Гаральда (ok geraz honum haudgenginn), но Торстейн не давал ответа. Зато он охотно последовал внушению и совету своей жены Спес и вместе с нею отправился в Рим замаливать грехи юности.
Нечего говоритьотом, что романтическая история Торстейна Дромунда хотя и разыгрывается в Константинополе, но своим содержанием весьма мало напоминает византийские нравы и обычаи, а скорее противоречит им самым радикальным образом. Если же любовная история Вэринга Дромунда и дамы именуемой Спес не имеет ничего не только достоверного, но даже правдоподобного, то какую историческую достоверность имеет самое пребывание ее героя в Константинополе, куда он отправлен рассказчиком саги именно для того, чтобы там быть героем романтического похождения?
