[2] Акче — серебряная монета Османской Империи. Начала чеканиться в 1327 году. К 1477 году имела вот уже более столетия стабильный вес 1,15 грамм.
[3] Султани — первая золотая монета Османской Империи. Начала чеканиться в 1454 году в ознаменование взятия Константинополю. Вес 3,43-3,51 грамм, лигатура 1/6.
[4] Самоназвание Византии на латыни: Imperium Romanum Orientale (Восточная Римская Империя). По-гречески еще проще — Βασιλεία Ῥωμαίων, то есть, Василея Ромайон или Империя Римлян без указания на восточность.
Глава 5
1477, 21 мая, Москва
Раннее утро — самый лучший сон. Особенно в те моменты, когда тебе нужно вставать и идти куда-то. Вот и Устин сын Первушин, что таки добился записи в роту аркебузиров, сладко спал в казарме после тяжелого дня тренировки. Все-таки первые месяцы — самые тяжелые, особенно для неподготовленных к подобным нагрузкам.
— РОТА ПОДЪЕМ! — Проорал чей-то мерзкий голос и Устин нервно хлопая глазами сел.
Ротная казарма была незамысловата. Считай длинный дом в старой германской терминологии. А так — полуземлянка. Крытая, впрочем, доброй крышей с теплыми стенами, в которой ровными рядами стояли двухъярусные нары торцом к проходу. Сразу на всю роту, которая насчитывала только две с половиной сотни лиц строевого состава. А между нарами шкафчики для личных вещей. Плюс с торца каждой такой двухъярусной «лежанки» был оборудован «обвес», чтобы форму и воинское снаряжение расположить. И обувь поставить, и костюм повесить, и оружие прислонить. И перед отбоем каждый боец стоял возле своего обмундирования, демонстрируя проходящему капитану исправность и годность оного. Учитывая дельное освещение осмотреть все это барахлишко не составляло труда, и в случае каких-либо «косяков» вся рота ждала бедолагу, что исправлял свои недочеты. После отбоя, конечно, часть освещения гасили. Но в обычное время вся казарма довольно неплохо освещалась от больших подвесных ламп, что работали на древесном спирте. Это позволяло и форму починить, и оружие почистить и так далее. Не дневное освещение, конечно, но вполне приемлемое — всяко лучше лучины или свечи.
Этот тип ламп стал довольно распространен в королевских учреждениях в связи с тем, что уже который год Иоанн не закупал древесный уголь для своих нужд, а делал сам. В специальных печах, отгоняя параллельно древесный спирт и деготь в значительном количестве. Хорошие такие, кованные железные печи позволяли получать кардинально больше всякого добра. Одного угля в трое, а то и четверо по сравнению с выжиганием его в кучах, отчего тот получался радикально дешевле. И дегтя, которого теперь стало девать некуда, ибо массовый побочный продукт. И древесного спирта, оный ранее и не выделялся никак. А теперь вот — бочками стоит.
Оттого и лампы спиртовые пришлось мастерить людям Иоанна, кардинально решая вопрос с освещением. За основу он взял принцип Аргандовой лампы. Грубо говоря трубка вокруг которой находился фитиль. От огня разогретый воздух поднимался вверх и создавал зону разряжения в которую подтягивался воздух. А откуда? Сам фитиль был окружен металлическим кольцом, наверх воздух убегал, так что оставалось только из трубки, что давал тягу через нее. И она была тем сильнее, чем энергичнее горело топливо на фитиле, а топливо с увеличением притока воздуха горело все лучше и лучше, достигая в довольно сжатые сроки своих технических пределов.
Из-за чего обычные аргандовы лампы, работающие на масле, давали света в 10–12 раз больше обычной свечи, хотя тот же самый фитиль на том же самом масле светил хуже такой же свечки. Здесь использовалось не масло, а древесный спирт, светимость которого так себе, мягко говоря. Поэтому в поток пламени на металлическом держателе ставился кусок оксида кальция. Он довольно быстро раскалялся, начиная светится белым светом, а также окрашивал пламя в желтый цвет. Совокупно это заметно повышая качество освещения такой лампой.
Учитывая дешевизну и доступность древесного спирта стоимость такого освещения была весьма и весьма доступной, а качество более чем приемлемым. Вот король и применял эти лампы в массовом порядке. Во всяком случае в своих учреждениях. Все лучше, чем свечи жечь «без намордника».
Так вот — вскочил Устин, немного глазами похлопал, да едва увернулся от затрещины капрала[1]. Не привык еще парень по первому крику подрываться и одеваться, готовясь выступать. А тут — вон оно как. Однако сообразил. Спрыгнул со своей лежанки, быстро ее застелил и начал спешно облачаться.
Первым делом натянул галифе, которые тут назывались просто — портки. Потом портянки. Далее кожаные ботинки, с крепкой подошвой, подбитой «шипастыми» гвоздями, да на каблуке с подковкой. Да с достаточно высокими берцами[2], поднимающимися на ладонь выше косточки. А поверх пристроил обмотки, благо, что все эти вещи его уже надрессировали правильно надевать.
Следом он накинул на себя рубаху нижнюю да полукафтан, подшитый снаружи чешуей[3]. Застегнул его, затянув «разговоры» — горизонтальные кожаные ремешки, идущие по переднему разрезу кафтана через каждые три пальца. Отчего кафтан с чешуей смыкался без щелей и даже немного, на пару пальцев, шел внахлест. А поверх всего этого парень надел гербовую накидку — сюрко[4], только покороче — вровень с кафтаном.
Дальше Устин приладил на себя боевой пояс с патронташем[5] и подвешенным к нему клинком да кинжалом. Накинул «плечики» Y-образной портупеи, что удерживала пояс. Надел легкий и компактный штурмовой ранец из кожи с жесткой спинкой, где находился дополнительный запас боеприпасов, моток резервного фитиля, огниво с кресалом, индивидуальные перевязочные средства и кое-какие личные вещи, например, деньги. Перекинул через плечо холщовый подсумок для «стреляных» газырей из патронташа. Закрепил на ремне плоскую круглую деревянную фляжку,[6] в тряпичном чехле, в котором у каждого бойца дополнительно хранились его личные ложка и вилка[7]. Нахлобучил шлем-капу. Затянул подбородочный ремень. Попрыгал, проверяя, что все нормально надето и закреплено. Взял свою аркебузу. Положил ее на плечо. И встал по стойке смирно, давай понять, что он готов выступать.
Парень закончил последним, отчего на него были устремлены взгляды всех вокруг. Капитан в гробовой тишине подошел к Устину. Осмотрел его. Хмыкнул. Опять Устин. Он уже стал привыкать. Впрочем, возможно тому нравится получать дополнительную нагрузку. Ведь тот, кто завершает подъем последним получает дополнительные подходы на тренировке. На брусьях. На отжимании. И так далее.
Капитан с минуту разглядывал Устина, выискивая недочеты. Но парень все сделал правильно. Пусть и медленно, но правильно. Поэтому он кивнул и рявкнул:
— СТРОЙСЬ!
И бойцы организованно развернулись, сделав поворот через плечо, и гуськом побежали на улицу, чтобы построится на ротном плацу. А уже минут через пять, получив «боевую задачу», отправились на очередной марш-бросок. То есть, построившись в колонну по четыре, роты вышла на уже готовый московский тракт и трусцой двинулась по реперным точкам.
— Я служу своему королю[8]! — Выдал на речитативе капитан.
— Я служу своему королю! — Хором рявкнула вся рота.
И так далее, на американский манер выдавали бойцы речитативом не то песню, не то слишком длинную кричалку. И бежали трусцой в полной выкладке, то есть, полноценной маршевой загрузкой.
Иоанн не надевал на них по обычаям позднего Нового времени запасы провианта и прочего имущества, выводя его в обоз. У каждой роты был свой обоз, помещающийся на стандартных фургонах, и походная кухня, поставленная на четырехколесную подводу. Колеса стандартные, достаточно большого диаметра, но тонкие с кованным ободком. Каждое надевалось на кованный штырь, вбиваемый в деревянный блок оси. У каждого бронзовая втулка, да с дегтярной смазкой. Что резко повышало грузоподъемность повозки на той же самой дохлой лошаденки.
В таком виде рота и вышла на кавалькаду богато одетых и снаряженных всадников.
