три войны прошедшего и мальчонку тринадцатилетнего жалко. Вернулись ученики уже с первыми мухами. Оказалось, что не они такие разгильдяя, что время тянули, лишь бы домой не возвращаться к труду, а это поручик Пётр Иванович Прокопович их не отпускал. он всё преподавал поддерживая практикой, потому и получилось так долго. что по осени начали пчёл к зимовке готовить. В том Чернигове теплее, чем в Туле, но и то советовал поручик и сам наглядно на своём примере показал, что в специальной большой землянке пчёлы отлично зимуют.
С той поры полтора года прошло и у Ерофея теперь пасека в десять ульев и к нему на учёбу ходят многие «людишки» с окресностей Тулы. А в этом году губернатор Тульской губернии, откуда-то узнав о Ерофее Кобозеве, издал постановление основать в Басково такую же школу для пчеловодов. Приезжал важный дядька с золотым шитьём на зелёном мундире и договор с Ерофеем заключал. Заглянул и в Болоховское.
— Александр Сергеевич, это же на ваших землях мещанин Кобозев пасеку основал? — даже не представившись зелёный начал, разглядывая Сашку в рабочей одежде, он как раз ремонтировал пресс для отжима масла, как жужелицу редкую. Ещё бы, князь и весь в дёгте перемазан.
— Я есть Грут.
— Что простите? — сфокусировал наконец на нём очи карие чиновник.
— Да, говорю, я ему на круг пять десятин у леса выделил и клевером мы там всё засадили. Нужно кормовую базу для пчёлок создавать, — и руки не подашь, они в дёгте. Или попробовать, — А с кем имею удовольствие беседовать?
— Коллежский асессор Бобовческий. Илья Семёнович, из Департамента Государственного имущества Министерства финансов, — головой кивнул зелёный.
Бобчинский⁈ Вот с кого Гоголь списал. Был чиновник метр шестьдесят примерно росту и не меньше метра в пузе, в обе стороны.
— Чем могу служить?
— Земли, насколько я успел узнать, в залоге у банка? — поморщил нос от запаха дёгтя Бобовческий.
— Да осенью я постараюсь рассчитаться с банком…
— Я принял решение выкупить у банка эти десять десятин и предоставить их в пользование мещанина Кобозева Ерофея сына Степана, — не стал дослушивать этого барина-крестьянина министерская шишка. (Коллежский асессор — это как майор в армии, восьмой чин, дающий личное дворянство).
Сашка задумался. С одной стороны это его земля и в этом году он наберёт денег чтобы полностью с банком рассчитаться, а с другой, всё одно хотел её Ерофею потом отписать. Так почему не сделать этого за счёт государства. И Кох взял да и рассказал про то, как отправлял Ерофея с Ванькой в Черниговскую губернию в школу пчеловодческую.
— Пятьсот рублей ассигнациями? — скривил свою толстую даже пухлую физиономию зелёный.
— Ассигнациями.
— Хм. Школу. Быть по сему. Я дам команду местным властям такую школу организовать в Басково. Там же есть дом и флигель, я осмотрел. За пользование вашим имуществом получите пятьсот рублей. Пропитание учащихся за ваш счёт. До свидания, Александр Сергеевич. — И упылил на бричке.
Сашка поржал про себя, правда, ну, не обеднеет. Зато чуть толкнёт отечественное пчеловодство вперёд.
Событие седьмое
Верный признак старости: свечи на праздничный пирог обходятся дороже, чем сам пирог.
Боб Хоуп
Можно сказать, что во всём виновата Ксения — сестра старшая. Сашка не хотел. В голове его больной наполовину инцидент с обучением мастеров и конструкторов на Тульском оружейном заводе изометрии не выветрился. Он его отчётливо помнил. И хоть прошло почти пять лет, а нет-нет да волна какая-то застилает разум, всё темнеет перед глазами. Сашка начинает проглатывать согласные, особенно букву «Р» и косолапить. Происходит это не вдруг, и ни с того ни с сего, происходит это во время сильного волнения. Волнение может многое вызвать. Иногда совершенно обыденная вещь. И ничего с этим сделать Кох не мог. Приходится останавливаться, считать до десяти или до пятидесяти, в зависимости от силы волнения. Проходит всегда волна мути после считалочки и вроде без последствий, даже голова не болит.
Так вот, зная об этой своей особенности, Сашка сборищ сторонился… Нет, с крестьянами или, вот, учениками пчеловодческой школы вполне нормально Сашка общался, а с дворянами и всякими другими господами переклинивало. Парадокс.
Ксения Сергеевна захотела торжественно отметить совершеннолетие Сашки. И не в Туле это сделать, а в Болоховском. На первый взгляд — нормально. А вот на второй… Дьявол в деталях. Решила сестричка на день рождения братика позвать соседей. Тех, кто приезжал на именины матушки Натальи Андреевны. Не так и много гостей. Генерал Соболевский с женой, сыном майором в отставке — инвалидом, ему в войне 1828 года с турками оторвало руку ядром, сидел теперь в деревне и по слухам спивался. Женат был, и две девицы дочери на выданье. Ещё был Иван Сергеич Акунин. Вдовец лет пятидесяти с дочерью жил. Она как бы тоже вдовая. Муж погиб на этой же войне с турками, сейчас вроде бы жених есть у Дарьи Ивановны, но чего-то всё день свадьбы не назначают. Есть пара внуков, но они не приехали. Простыли. Это с севера соседи, со стороны Басково. С запада от Болоховского было большущее имение, у хозяина которого была странная с точки зрения Сашки фамилия, Селиванович — как отчество. Барин был толст и высок. Гора мяса такая с красной, под цвет мяса, рожей. Этот привёз с собой жену, под стать ему матрону, весившую под сотню кг тоже. Ещё привёз Антон Антонович Селиванович сына семнадцати лет и двух дочерей девятнадцать и пятнадцати лет. Старшая была вся в маменьку и понятно почему не замужем, уж больно красна и объёмна. Тут никакое приданое не подвигнет любовью к ней воспылать. А младшая хоть и была по породе высокой, но в свои пятнадцать смотрелось худенькой и миленькой.
Последним гостем был Иван Артемьевич Шахматов. Этот сосед с востока со стороны Сашкиной деревни Заводи. Он приехал один. Жена умерла три года назад, а сын восемнадцати лет отбыл недавно по месту службы. Подпрапорщиком где-то служил. Второй сын пятнадцати лет отбыл тоже в шляхетский корпус в Москву.
— Интересная у вас фамилия, — проявил вежливость, встретив гостя, Сашка.
— Это исковерканная. На самом деле наш род происходит от мурзы татарского Шихматова.
На татарина товарищ вообще не походил. Светлые, почти соломенные волосы. Серые глаза, усики чуть рыженькие и вот уж точно рыжие бакенбарды, Пушкин обзавидуется. Можно назвать Ивана
