и награды на гимнастерку нацепил. (В глубине души надеялся, что повезет с кем-нибудь оказаться за новогодним столом).
Кировское отделение оказалось рядом. На улице Фурье. Над дверью так и было написано: «Кировское РОВД…»
Дежурный не очень-то хотел мной заниматься.
— Чё натворил?
— Двух парней отлупил.
— Пихайте в обезьянник, утром разберемся.
— Эй, постойте, — возмутился я. — Не смейте героя в камеру сажать!
И распахнул шинель, демонстрируя звезду и орден.
Менты буквально о-уели, но потребовали корочки. Увидев наградные документы зазвали в полузал, где уже был накрыт нехитрый стол.
— Ты один, чё ли? Встречай с нами!
Я с удовольствием выпил с сотрудниками, которые начали уговаривать устроиться к ним работать.
— А чё, тебе как отслужившему сразу общагу дадут и подъемные. Четыре месяца на курсах и заступай на дежурство. Сто сорок зарплата, плюс за звание и премиальные. Потом выслуга пойдет…
Поблагодарил, вышел на улицу, пошел домой — тут рядом… тут все рядом — не шугаясь редких прохожих. У самого дома встретил Хрущева. Вовчик плакал, содрогаясь тщедушным телом. Увидев меня, потянул за собой:
— Мама, мама… лежит, не говорит.
Оказалась, что он живет в ближайшем домике — хлипкой халупе, которую я посчитал сараем. Женщина — дебелая старуха лежала на полу рядом с печкой, подмяв половики.
Я сразу проверил пульс, прижав шейную артерию. Сердце билось неровно.
— Где телефон есть? Позвонить. В скорую!
— Мама живая?
— Пока живая. Скорую надо. Звонить.
— Покажу. Я не умею…
Телефонная будка оказалась на углу. Благо, в скорую можно было звонить без монетки.
По правую руку улицы Марата стоял большой пятиэтажный домина, занимая чуть ли не квартал. Все окна радостно светились, слышалась музыка. По левую домики были одноэтажные, большинство окон закрыто ставнями. Но и тут сквозь щели сочился свет, а музыка была больше самодельная: гармонь и гитара.
Снег сыпал с беззвездного неба мягкими хлопьями, было тепло — градусов десять. Ноги скользили — тротуары покрывала наледь.
Скорая подъехала и забрала женщину. Вовка уехал вместе с ней. Надо думать, что в больничке его утешут и накормят.
Я взглянул на настоящие — «командирские» наручные часы, предмет желаний многих молодых мужчин. В них были водозащита и противоударный механизм, а стрелки и точки над цифрами светились в темноте[1]. До полночи оставалось 15 минут.
Мне не хотелось встречать праздник в одиночестве, хотя в избе было тепло и продуктов в избытке. Я шел медленно, раздумывая над тем, как наладить контакт со вторым сознанием этого тела. С соседнего двора окликнул женский голос:
— Эй, соседушка, — чё не празднуешь?
— Так мамку Вовки-психа только отправил в больничку, сердце у нее. Да и ёлки у меня нету…
— Так иди к нам. У нас весело.
— Нет, спасибо. Спасть пойду, устал, находился.
— Ты чё, спать? Грех это — в такую ночь спасть. Пойдем, у меня холодец знатный.
И так мне представился настоящий сибирский холодец, который упруг, мясист и брутален, с хреном или горчицей да под ледяную водочку…
— А! И пойдем.
Гости, коих было человек десять, особого внимания на меня не обратили. Они уже сидели вокруг просторного, крытого скатертью стола, где в хрустальных вазочках манили вкус сибирские деликатесы: разные грибочки, моченая брусника, рыба в удлиненных тарелках. Не зря сибиряков считали (считают) рыбоедами. Муксун, омуль, цветки лука, строганина, тугунок… — мелкая рыба рода сиговых. Её особенность — запах свежего огурца, как у корюшки в Питере.
— Еще дичь будет, — сказала тетка. — Мужики косулю добыли и двух глухарей. Ой, не фуя себе!
Это я скинул шинель, совсем позабыв про награды.
Все-таки советский человек особенный. Не такой, к коим привык уже после XXI века. И если вдуматься, то зрелище молодого парня со звездой героя и орденом Ленина в чем-то исключительное. Особенно для народа, пережившего тяжелейшую войну.
Пришлось объясняться, демонстрировать наградные документы, ссылаться на военную тайну и подписку о неразглашении. В этом времени Афгана пока не случилось, так что мне выделили место во главе стола по правую руку от хозяина. Слесаря-сборщика завода имени Куйбышева[2].
— А ты иди к нам на завод, я тебе в свой цех возьму. Подучишься, на разряд сдашь. У нас хороший слесарь до 240 вышибает…
Черно-белый «Янтарь» — Московского телевизионного завода (о чем не примянула сообщить хозяйка) — привлек внимание гостей биеньем Кремлевских курантов. И, как сообщила хозяйка, ученик Юрия Левитана, диктор центрального телевидения Игорь Кириллов поздравил народ с новым годом. От имени центрального комитета и президиума. А я почему-то не помнил этого, считал, что всегда главный партийный бос поздравлял. Кажется Никита Хрущев счел, что духу времени более отвечает обезличенное поздравление. И на протяжении многих лет советский народ слушал по радио новогоднее поздравление от «ЦК КПСС, Верховного Совета и Совета министров СССР»…
Но тут мне под руку ткнулась рюмка с беленькой. Все, как хотел: водка была холодная, а холодец хозяйка наложила мне на тарелку с горкой. И хрен подвинула.
— Все домашнее, кушай сынок. Ты молодой, тебе много есть надобно!
Наевшись и напившись до предела, как старый удав выбрался из-за стола и побрел в собственный дом. Спасть было рисково, тем более не приняв снотворное. Но меня сморило.
А проснулся (уже привычно) за решеткой.
[1] «Командирские» часы появились в 1965 году для Министерство обороны СССР. Так как часы не предназначались для свободной продажи, то на них надпись «Сделано в С ССР» была заменена на «Заказ МО СССР».
В конце квартала они иногда появлялись в магазинах «Военторг» и раскупались в течение 2–3 часов. Стоимость — от 45 рублей и выше («аванс» обычного рабочего или инженера). У спекулянтов «Командирские» в зависимости
