- Ваше Императорское Величество, добрый вечер. Я рад видеть вас, хотя и не знаю, чем вызвано ваше столь внезапное и срочное желание увидеться со мной?
- И я рад видеть вас, граф, - кивнул в ответ государь, - столь внезапное желание побеседовать с вами появилось у меня после утреннего визита посла Британии в Российский МИД. Посол вручил господину Дурново ноту, которая, как мне кажется, войдет в учебники по истории дипломатии. В качестве примера того, как европейские государи не должны обращаться друг к другу. Вот, посмотрите, на некоторые "перлы" извлеченные из этой ноты, - Государь протянул фон Альвенслебену листок, где были выписаны некоторые требования, предъявленные нам Британией.
По мере чтения, лицо графа стремительно меняло выражение - от изумления к негодованию, а потом, к брезгливости. Закончив читать, он осторожно положил бумагу на стол, и внимательно посмотрел на меня и на Государя, - Ваше Величество, но ведь это можно считать объявлением войны?!
- Не думаю, - ответил император, - Британия сейчас не готова к полномасштабной войне с Россией. Вы ведь прекрасно помните слова вашего коллеги, покойного канцлера фон Бисмарка: "Британия может воевать лишь тогда, когда в Европе найдется простак, который будет готов подставлять свои бока за ее интересы". Таких простаков в Европе сейчас нет.
А вот нам с вашим императором стоит подумать над сложившейся ситуацией. Граф, я попрошу вас срочно сообщить кайзеру Вильгельму II о моем желании встретиться с ним. Я слышал, что он мечтает принять участие в охоте на медведя.
Граф Альвенслебен понимающе кивнул. - Ваше Императорское Величество, я сегодня же отправлю соответствующего донесения кайзеру Вильгельму II. С вашего позволения, я сообщу ему о той возмутительной ноте, которую вы сегодня получили от Британского правительства.
Государь кивнул, и стал прощаться с графом, которому, как я видел, не терпелось побыстрее попасть в посольство, чтобы сообщить своему монарху новость, которая, со временем, полностью поменяет расклад сил в Европе, да и в мире. Я прекрасно его понимал - такие "звездные часы" случаются в жизни не каждого дипломата.
23 (10) февраля 1904 года. Вечер. Где-то между Челябинском и Уфой, Поезд литера А. Ротмистр Познанский Михаил Игнатьевич. Весь день наш почтенный Александр Васильевич Тамбовцев ходил какой-то смурной. О чем он думал, мне трудно было понять. Можно было только догадываться. Иногда он останавливался у окна вагона, и долго смотрел на бескрайнюю белую даль, на ели и сосны, засыпанные снегом.
Вечером, когда все собрались в салон-вагоне, прапорщик Морозов снова извлек свою легендарную гитару, что-то пытался на ней исполнить. Мрачно наблюдавший за его экзерсисами Тамбовцев отобрал у него гитару, побренчал немного, подкрутил колки, и инструмент стал издавать более-менее приличные звуки. Александр Васильевич вздохнул, прикрыл глаза, и под стук колес своим хрипловатым баритоном запел:
Редко, друзья, нам встречаться приходится,
Но уж когда довелось,
Вспомним, что было, и выпьем, как водится,
Как на Руси повелось!
Пусть вместе с нами семья ленинградская
Рядом сидит у стола.
Вспомним, как русская сила солдатская
Немца за Тихвин гнала!
Сидевшая за столом наша, всегда невозмутимая и даже немного чопорная Нина Викторовна, вздохнула, и стала подпевать Тамбовцеву красивым контральто:
Выпьем за тех, кто неделями долгими
В мерзлых лежал блиндажах,
Бился на Ладоге, бился на Волхове,
Не отступил ни на шаг.
Выпьем за тех, кто командовал ротами,
Кто умирал на снегу,
Кто в Ленинград пробивался болотами,
Горло ломая врагу.
Я с удивлением слушал эту песню. Из книг наших гостей из будущего я уже знал, что в их времени Ленинградом называли Санкт-Петербург. Слышал я и о той страшной осаде, в которой находился этот город во время войны с германцами в 1941 - 1945 годах. Но вот в словах этой песни я услышал нечто былинное, такое, что брало за душу. А Тамбовцев и Антонова продолжали петь дуэтом под гитару:
Будут навеки в преданьях прославлены
Под пулеметной пургой
Наши штыки на высотах Синявина,
Наши полки подо Мгой.
Встанем и чокнемся кружками, стоя, мы -
Братство друзей боевых,
Выпьем за мужество павших героями,
Выпьем за встречу живых!
Тамбовцев закончил петь и отложил гитару. Глаза у него подозрительно блестели. Обведя взглядом своих спутников, он сказал:
- Эх вы, господа-товарищи офицеры! - видать, вы забыли - какой сегодня день?
- Батюшки светы! - воскликнул поручик Бесоев, - да ведь сегодня 23 февраля. Действительно, заработались, зарапортовались, и о главном празднике всех мужчин и позабыли.
- Ну, не только мужчин, - вклинилась в этот разговор полковник Антонова, а в праздник всех, кто носит погоны и защищает Родину.
- Простите, Нина Викторовна, - поспешил с извинениями Николай Арсеньевич. - Вы правы, это мой мужской шовинизм мне подгадил.
- Извинения приняты, - добродушно сказала Нина Викторовна, - ну что, друзья-товарищи, может, по нашей старой традиции выпьем за НАШ день? - Возражений не последовало.
Капитан Тамбовцев, с любопытством посматривавший на меня, сказал,
- А вы, Михаил Игнатьевич, присоединитесь к нам? Я понимаю, что то, о чем вы сейчас слышите, для вас сплошная китайская грамота. Но поверьте, праздник, который мы хотим сегодня отметить, ничего крамольного в себе не несет. Это память о боях с германцами в 1918 году, а не кровавой междоусобицы. И так уж сложилось, что в этот день у нас в стране все, кто служил или служит, отмечали его, как общий праздник.
- А что за песню вы пели вместе с Ниной Викторовной, - спросил я у Тамбовцева, когда коньяк уже был разлит по рюмкам и выпит.
- Эту песню, Михаил Игнатьевич, помнят и знают все те, кто жил, работал и умирал в блокированном немцами Ленинграде. В Блокаду у меня в Питере погибла половина родни. И я еще маленьким запомнил слова этой песни, когда во время семейного застолья мои родители, тетка, бабки, оставшиеся вдовами, вспоминали войну и начинали петь эту песню. Это "Застольная Волховского фронта".
