— Не знаю, кто вы там, но иногда хочется знать, кто и зачем на тебя охотится. Любопытство, знаешь… А еще, бывает, приходится защищаться.
— Далее: ты приходишь в сопровождении орденца, плетешь насчет древнего рода…
— А что еще делать? Назовись я — ваши придурки б и слушать не стали, в расход — и вся любовь. А насчет орденца… Мы с ним вместе через такое прошли, что он мне почти родня.
— А остальные?
— Мускулы. Грубая сила тоже нужна.
— Хорошо. Но ты удивляешься, что тебя приняли за шпиона…
— Ничего удивительного. И по поводу настоящего имени: Меченосец, каким он был, уже не существует.
— Ты, конечно, очень изменился… А особенно — твой Камень. Кстати, — повернулся он к сидящему за столом, — сними-ка с него эту вещиицу.
Сидящий впервые шевельнулся — кажется, с него даже пыль посыпалась, — поднялся, подошел ко мне, аккуратно, за цепочку, снял Идиота. Лицо абсолютно тупое, глаза неестественно пустые, походочка — прямо шагающий экскаватор… Где-то я такое уже видел. И все равно, когда за серебро схватился, тряхануло его прилично. Когда он положил Камень на стол, Херувимчик провел над ним ладонь — и тут же отдернул руку:
— Сильная штука… Это уже после Ущелья?
— Возможно. Только тебя это не касается.
— Ошибаешься. Ну?
Вот ты как заговорил…
— А ты не нукай, не запряг, — с ленцой в голосе произнес я. — Ты, родной, пока что всего-то шестерка в игре. А я — один из игроков. И с тобой о многих вещах говорить, извини, как-то несолидно.
— Ты ж не хочешь, чтоб я из тебя сведения вытрясать начал?
— Нет, конечно. Только тебе это не поможет. Рано или поздно, конечно, я запою, как канарейка, но ты-то получишь только конкретные ответы на конкретно поставленные вопросы. А теперь подумай, сколько тебе их задавать придется?
— Можно просто посмотреть, что у тебя в голове.
— Можно. А можно и стереть очень многое. Так что не советую рисковать.
Хреувимчик задумался, бросил взгляд на фигуру за занавеской, та сделала какой-то странный жест, отчего он смутился еще сильней. Да, тут уж меня на вранье не поймать. Я ж не говорил, что я подобными способами владею…
— Что-о ж… — протянул он. — Ты, наверно, не знаешь наших методов. Твой Невидимый Огонь — чепуха, мы можем больше.
— Тебе не терпится эти методы на мне опробовать?
— Ты не бойся, они уже опробованы. Но мы ведь можем обкатать их на одной маленькой птичке, которая так хорошо поет, верно?
Опять пошел блеф…
— А ты знаешь, что даже сейчас я могу уничтожить себя, тебя и пол-лагеря? У меня все наготове, так что блокировать меня никто не успеет.
— Это тоже с Ущельем связано?
— В какой-то мере.
— Интересно, интересно, — он исподлобья глянул на меня. — Тут, знаешь, многовато лишних ушей, — он уже успел взять меня под локоть и провести на несколько шагов в глубь палатки, а потом…
Я уловил только — опасность сзади, затем что-то со стуком обрушилось мне на голову, земляной пол стремительно полетел навстречу — и стало темно
Время замедлилось, возможно, совсем пропало — или я покинул его. Мир вокруг наполнен светом, а сам я превратился в летящую на огонь бабочку, но это, как выяснилось, совсем не страшно, скорее наоборот, подобного ощущения легкости — светлой и радостной — я еще никогда не испытывал. Я почти растворился в теплом жемчужном свете, и нет на свете никакой реальности, только красивая зыбкая сказка, и когда из нее выплывают знакомые лица, я задыхаюсь от счастья. Плохо то, что иногда она кончается, мир всплывает из небытия и становится жутко неудобным, во рту сразу пересыхает, ремни нестерпимо врезаются, каждый толчок повозки отзывается во всем теле, а запахи начинают мучить и вызывать тошноту. В такие моменты я смутно понимаю, что меня куда-то везут, но не могу даже засечь направление. А потом — новое блаженство вне времени и пространства.
Новое прояснение сознания — и я ощущаю, что поверхность подо мной не движется, более того — почему-то уверен, что она вообще статична. Руки и ноги свободны, но мне так худо, что невозможно даже открыть глаза, невозможно прислушаться и определить, где находишься. Да, меня куда-то везли… И то, что со мной сейчас, смахивает на морфиновую интоксикацию. С трудом собрав воедино разбегающиеся мысли, соображаю, что меня накачали каким-то снадобьем, причем по самые уши, а сейчас наступил жестокий отходняк, и продлиться он может очень и очень долго, а чувствую я себя так, словно вот-вот подохну. Нет, надо пересилить себя и оглядеться…
Попытки с четвертой мне удалось открыть глаза и сфокусировать зрение. Прямо надо мной, довольно высоко — дощатый потолок. В ногах — бревенчатая стена. Значит, я нахожусь где-то под крышей. И, насколько можно судить, под контролем, хотя в непосредственной близости от себя никого не чувствую. За стеной кто-то перекликается на незнакомом гортанном языке. На стене — квадратик света, и, наверно, можно увидеть окно, если повернуть голову, но об этом пока лучше даже не думать.
Не знаю, сколько я пролежал неподвижно, глядя, как квадрат света медленно перемещается по стене — меня не хватало даже на то, чтоб опустить веки. Кажется, прошла вечность, прежде чем я услышал приближающиеся шаги и голоса. Вот теперь глаза надо закрыть. Будем считать, что я все еще в отрубе. Сейчас я не то что говорить — слушать не могу, под веками красноватая муть колышется медленно и вязко.
Вошли. Не меньше троих. Чувствую их Силу — вернее, только одного, она настолько велика, что забивает всякий фон от остальных.
— Это он и есть? — негромко спрашивает обладатель Силы, голос, кажется, эхом отдается под сводами черепа. Кто-то, наверно, молча подтверждает, что да, это я и есть, потому что негромкий голос произносит снова:
— Хорошо его обработали… Что ж с ним, таким вот, делать?
Отзывается другой голос — хрипловатый, низкий, громкий:
— А что делают с лазутчиками? Пустить по степи на паре диких жеребцов…
— Нет, Воденвирт, — обладатель Силы явно не соглашается, голос более жесток. — Этот человек мой. И второй, орденец, тоже.
— Я их у тебя не отнимаю.
— Вот и хорошо. Значит, так, — повелительно бросает негромкий кому-то, — завтра он должен быть вполне здоров, в здравом уме и твердой памяти, понятно? Иначе пеняй на себя.
— Будет сделано, — без особого энтузиазма откликается третий голос.
— И учти: хоть немного его повредишь — будешь ходить с собственной головой в руках. Действуй.
Открылась и закрылась дверь, а потом появился еще кто-то, вызванный, очевидно, мысленной командой, и за меня принялись всерьез.
