Хелье кивнул.
— И тот самый, который присутствовал у реки Скальд?
Хелье снова кивнул. Эймунд оскалился.
— И в Вышгороде бывал, в окна лазил?
Хелье пожал плечами.
— Ты действительно прибыл в Новгород с предложением от конунга Олофа?
— У тебя превосходная память, князь, — заметил Хелье.
— Приношу тебе мои извинения, — сказал Ярослав. — Сердечно прошу тебя меня простить.
Ляшко, Жискар и Рагнвальд переглянулись, а Эймунд вдруг просветлел. Какой блистательный дипломатический ход, подумал он. О, я сделал очень правильный выбор! Князья, конунги — как дети малые, надуют щеки и ни за что свою вину ни перед кем не признают, разве что на плахе или под пытками. А этот взял и попросил прощения — у сопляка тощего безродного! Не сегодня-завтра он себе, князь наш, весь мир подчинит. Этот сопляк расплылся — эвон как, он уже любит Ярослава без памяти, он готов жизнь за него отдать. А ведь сопляк — парень крепкий, целеустремленный, целый день я с ним торчал у Скальда, а он помогал, показывал — и хоть бы бровь дрогнула. И сам же уволок Бориса на плече. И вот Ярослав его без всяких усилий очаровал. И ведь знал, перед кем извиниться! Ляшко вот князь будет без всякой провинности пилить, просто так, от плохого настроения, и никогда прощения не попросит, если не прав — потому что Ляшко никогда такой жест не оценит. А сопляка Хелье он купил сейчас, у всех на виду, всего, с потрохами. Это замечательно. Пусть он подчинит себе мир — я ему помогу, конечно же, еще как помогу! А когда подчинит, я буду править миром от его имени. Очаровывать он умеет и любит, а для правления деятельного слишком мягок и рассудителен. Поэтому в Хольмгарде есть Житник. А в мире вместо Житника буду я.
— Вот и Эймунд мне говорит, что конунг Олоф не прочь выдать замуж дщерь свою, — сказал Ярослав. — Впрочем, с тех пор, как ты мне это предложил, много времени прошло. Но если ты свое предложение сейчас подтвердишь — что ж, поедем в Сигтуну. Не откладывая.
Рагнвальд выставил вперед правую ногу.
— Ты хочешь что-то сказать? — спросил Ярослав.
— Да. — Рагнвальд расправил плечи. — Не ко времени это, конунг. Это поссорит тебя с Норвегией.
— Рагнвальд, запахни рот, — велел ему Эймунд.
— Я…
— Рот запахни. — Он повернулся к князю. — За Норвегию отвечаю я. Не бойся, не поссоримся.
— Я и не боюсь, — уверил его Ярослав. — Что ж. Завтра же утром едем.
— Нет, — сказал Рагнвальд.
— Рот…
— Князь, она некрасивая, и девочка совсем.
Возникло неловкое молчание.
— Это межгосударственный брак, — попытался спасти положение Жискар. — Мон сюзерен, не обращай внимания на.
Не слушая его, Рагнвальд повысил голос:
— Князь, я видел, как к тебе по ночам, здесь, ходит женщина!
Неловкое молчание стало еще более неловким.
— И что же? — спросил наконец Ярослав.
— Ты — обыкновенный мужчина.
На это ответить было нечего. Ярослав ничего и не ответил.
— Она совсем девочка, — упавшим голосом повторил Рагнвальд.
Не вставая, Ярослав подтянул одну ногу, поставил ее на лавицу, обхватил рукой, а подбородок положил на колено, и воззрился на Рагнвальда, ожидая, что, может быть, он еще что-нибудь скажет.
Рагнвальд шагнул к князю, как шагают мужчины, желающие сказать своим соперникам несколько угрожающих слов тихим зловещим голосом прямо в лицо. Хелье и Эймунд, ближе всего стоявшие к князю, одновременно заступили Рагнвальду путь.
— Пропустите, — потребовал Рагнвальд.
— Назад, — сказал Эймунд.
Рагнвальд отступил и положил руку на рукоять. Два сверда одновременно сверкнули, выхваченные из ножен. Хелье и Эймунд прошли подготовку в одной и той же школе.
— Не беспокойтесь, дети мои, — сказал Ярослав. — Рагнвальд не собирается меня убивать. Речь идет о его двоюродной сестре, и он просто обеспокоен ее благосостоянием и желает видеть в ее будущем муже человека достойного. Женат ли ты, Рагнвальд?
Рагнвальд затравленно посмотрел на князя.
— Нет, — пробормотал он. — То есть, да. То есть…
— На собственном примере убедясь, что такое постоянно отсутствующий муж — он даже не помнит, женат ли он — Рагнвальд не хотел бы, чтобы его родственница находилась в том же положении, что и его собственная жена, — сказал Ярослав. — Видимо, ему нужны уверения в том, что ничего подобного допущено не будет. Дети мои, оставьте нас вдвоем.
Поколебавшись, Ляшко и Жискар двинулись к двери.
— Дай мне свой сверд, — приказал Эймунд Рагнвальду.
Рагнвальд молчал. Хелье, стоявший рядом, был согласен с Эймундом. Они ждали.
— Не нужно, дети мои, — Ярослав улыбнулся. — За меня не беспокойтесь.
— Князь, — сказал Хелье, — этот человек…
— Идите, — строго велел ему Ярослав.
Когда они остались одни,
— Рагнвальд, — сказал Ярослав, — знаю тебя, как мужа храброго и достойного. Бывают в жизни порывы и страсти, но они приходят и уходят, а достоинство непреходяще. Поэтому я уверен, что никогда не бросишь ты тень на доброе имя своей родственницы. В приданое Олоф дает Ладогу — возьми ее себе. Поезжай туда прямо сейчас, построй себе там дом, детинец, городище — все, что захочешь. И никогда — никогда — не смей показываться мне на глаза.
Рагнвальд сжал зубы. На скулах заходили у него желваки.
— Ты, князь, жесток, — заметил он. — Но и в твоей броне есть бреши.
— Есть, — согласился Ярослав. — Поэтому говорю тебе открыто — упаси тебя Создатель, Рагнвальд, вместо Ладоги поехать в Хольмгард к Житнику и договариваться там с ним о чем бы то ни было.
Рагнвальд опустил голову. Он сразу понял, откуда Ярославу известно про этот альтернативный план.
— Ты написал ему, — сказал Ярослав. — Это было очень неосторожно с твоей стороны. И твое счастье, что грамоту перехватили и доставили лично мне. Есть люди на свете, которые даже рады, что они ниддинги, которые умеют как-то с этим жить. Например, Эрик Рауде. А ты, Рагнвальд, не сумел бы. Тебя очень беспокоит собственный престиж, и мнение о тебе посторонних людей.
Рагнвальд мрачно смотрел на князя.
— Что ж, — сказал Ярослав. — Был у дочери конунга и другой кузен, племянник самого конунга. Лет на пять ее старше. Они вместе росли. Что подумает она, когда узнает, что ты женат на убийце ее любимого кузена?
Глаза Рагнвальда, и без того круглые от природы, округлились еще больше. Отрицать бессмысленно — Ярослав явно слишком хорошо осведомлен.
— Откуда тебе это известно? — спросил он на всякий случай.
— А как ты думаешь.
— Эймунд, — понял Рагнвальд.
Ярослав промолчал.
— Я убью ее! — сказал Рагнвальд.
— Это ничего не изменит.
Рагнвальд стоял перед Ярославом понурый, уже не яростный, уже не безумный.
— Что же делать, — пробормотал он растерянно.
— Ехать в Ладогу.
* * *
Степь бескрайняя, степь равнодушная, только звезды светят огромные, и очень холодно. Гуляет ветер по степи, поддувает то сбоку, то сзади, а то в лицо. Противно зимой в степи.
Но ничего не поделаешь.
Две женские фигуры продвигались, подвывая ветру, поскуливая, но упрямо и неуклонно — на запад.
Богатый печенег, оказавшийся на поверку мужем неласковым, надменным, уехал сражаться под Любеч, оставив женщин своих на попечение престарелой своей матери, и жизнь Анхвисы и Светланки стала совершенно невыносимой. Старуха оказалась бойкая, злобная и коварная. Она и при хозяине, сыне своем, спуску женщинам не давала, все тыкала крючковатым грязным своим пальцем, все сверкала маленькими, кровью налитыми глазками, все требовала, чтобы муж их наказывал, а он ее слушался, и когда маленькая Светланка, поддерживаемая большой Анхвисой, заявляла о правах и протестовала, всегда становился он, подлец, на сторону грязной подлой своей матери. А как хозяин уехал, и вовсе разошлась старуха мерзкая, все кричала на них, все ей было не так, и лезла даже драться, и кнутом охаживала.
— Подстилки, шлюхи славянские! — кричала она хрипло. — Вот я вас, проклятое семя!
Выгоняла их спать под открытое небо, а сама храпела и пердела в шатре. Отгоняла их от стола, когда соседки-печенежки, сжалившись над долей соломенных вдов, приносили им поесть. Махала кнутом, каким погоняют лошадей, норовя попасть по груди, по шее, по лицу, по икрам. Наступала им на ноги, царапалась. Не мылась она никогда, и от нее отвратительно пахло. И пришлось Светланке с Анхвисой в одну прекрасную ночь, как стала старуха их гнать опять из шатра под звезды, придушить слегка свою мучительницу. Не до конца. Анхвиса села на старуху сверху, чтобы та не дергалась, а Светланка врезала ей пару раз, выбив последние зубы. После чего они старуху связали, заткнули ей рот тряпкой, взяли с собой в мешок столько золота, сколько можно было нести не особо утруждаясь, и ушли в степь.
