– Да. Он приглашал Жанну к себе в замок и посвятил в рыцари по всем правилам. А ещё он очень разволновался, когда увидел крест, который я ношу…
Клод доверчиво вытащила на свет тот самый крест с петлёй, который так поразил Карла Лотарингского и, для того, чтобы показать Филиппу, поднялась и хотела подойти. Но герцог вдруг вскочил и попятился так стремительно, что опрокинул стул, на котором сидел. Это получилось нелепо и стыдно, но Филипп вряд ли заметил и нелепость и стыд своего поведения. Мысли, чувства, вся память, вывернувшаяся вдруг самыми яркими впечатлениями, пришли в такое сильное волнение, что оказалось невозможно не только сидеть, но и стоять в комнате, заполнившейся словами и чувствами этой девушки!
– Стража! – заорал герцог. – Уведите!.. Не сейчас!..
Он положил руку на грудь, словно тяжело было дышать, и не смотрел, как уводят Клод с её странным, как будто всё понявшим взглядом. Дышать, действительно, было тяжело. И только когда, уже вдогонку, герцог распорядился о еде для пленницы со своего стола и о комнате, лучшей, чем была до этого, только тогда и отпустило. Но не до конца!
Лотарингский герцог – этот высокомерный мистик, этот рыцарь, верный обетам воинов креста, хранящий, как полагали многие сведущие, такие тайны, за которые сам Рим продаст дьяволу всё, что ещё не продал сверх своей души – этот властелин был взволнован, увидев крестик на шее деревенской девчонки! Силы небесные! Да с его знаниями разволновать Карла могло, по меньшей мере второе пришествие!!!
Филипп зажал себе рот руками, словно боялся выпустить наружу эту чудовищную ересь…
А ересь ли?
Что если правда?.. Что если сейчас он велел вывести вон ту, которая пришла спасать его гибнущую душу? Ту самую душу, которая вот-вот сбросит с себя тяготы герцогской мантии, скомкает её и бросит в пыль, чтобы сильной и обновлённой выступить против земных королей в одном строю с царём небесным?..
Нет! Он бредит!
Или?..
Чем герцог Бургундии отличается от сборщика податей, который смог выбросить деньги, привязывающие его к земной жизни, наполненной одним только добыванием лучшей пищи и одежды, и последовать за Христом?
Но – то Христос! Его святость и праведность узаконены и признаны! Правда, признаны после распятия. И, может быть, когда он отдаст эту девочку на заклание, весь свет признает и за ней право спасать их?!
Филипп схватил-таки со стола кубок с бургундским, залпом его осушил и вдруг расхохотался, как безумный.
Он желал что-то понять? Но он понял только одно – Господь не любит его, раз поставил перед необходимостью искать ответ на вопрос, что есть истина и делать выбор!
– Будь ты проклята, Анжуйская мадам! – с неожиданной яростью крикнул вдруг герцог.
И, что есть силы грохнул об пол свой бесценный кубок.
* * *
В середине июля начались наконец переговоры о продаже Жанны английской стороне, поскольку французский король продолжал отмалчиваться.
Филипп Бургундский на переговорах вёл себя достаточно вяло. Предложенную Кошоном, от имени малолетнего короля Генри, сумму в десять тысяч ливров признал достаточной. Но все последующие попытки хоть немного её снизить пропускал мимо ушей, словно говоря: «Не хотите – не покупайте». И только когда кто-то из посланных Бэдфордом приватно поинтересовался, входит ли в указанную сумму и выдача другой девицы, захваченной вместе с Жанной, Филипп вышел из себя и заявил, что переговоры ведутся о выдаче одного конкретного лица и только!
Известие об этом весьма озадачило Бэдфорда, который и без того чувствовал себя медведем, изводимым в собственной берлоге мелкими грызунами. Кошону он велел немедленно разобраться с выдачей второй девицы, потому что процесс совершенно потеряет всякий смысл, если изобличённую еретичку в конце концов не отправят на костёр! И епископ, заметно присмиревший после поездки в Реймс, снова засучил рукава.
Несмотря на то, что результаты беседы с архиепископом он, как мог, смягчил, английская правящая партия оставалась недовольной его усилиями. Бэдфорд вообще готов был испепелить его гневом, не заручись Кошон заранее поддержкой епископа Винчестерского. Вдвоём они кое-как убедили регента в том, что не стоит дразнить Рим, который вряд ли выступит против такого священного таинства, как коронация, и запросто может, в свою очередь, не поддержать коронацию малолетнего Генри, которая на французской земле ещё не состоялась, но уже подготавливалась. Самое лучшее, говорил Кошон, провести процесс, делая упор на оскорбление святой веры, на превышение полномочий, которые – ну, Бог с ними, пусть и были – но обернулись ересью уже после коронации дофина. Впрочем, эту мысль можно и не развивать особо, просто сместить акценты в некоторых поступках или высказываниях так, чтобы еретический налёт затенил всё деяния этой девицы, а там уж по писанию – «имеющий уши да услышит…».
С горем пополам Бэдфорда удалось убедить, и Кошон сел за составление письма архиепископу Реймсскому, но тут вопрос о выдаче второй девицы – никого доселе остро не волновавший – вдруг стал в один ряд с вопросами первостепенными. Осложнялся он слишком малым кругом посвященных и тем, что по каким-то тайным ручейкам, текущим под плитой большой политики, сочилась ко всем заинтересованным лицам подспудная мысль, что казнить вместо Жанны следует именно эту девицу. Кошон же, который не без гордости считал себя одним из первых прозорливых, кто разгадал происки слишком ловкой герцогини Анжуйской, полагал, что казнить можно было бы кого угодно, а с этой Клод, не мешкая, надо бы как следует разобраться, чтобы не выплыла на свет Божий ещё какая-нибудь французская каверза.
Но, прежде чем разбираться, девицу следовало заполучить. И делать это, как и всегда, надо самому.
– Если бы вы знали, как меня самого угнетают разговоры вокруг этого дела, – вздыхал епископ, сидя в походном шатре герцога Филиппа. – Однако, решать что-то надо, не затягивая, иначе опомнятся те, кто не слишком приветствует распространение английского влияния, не так ли?
– Решайте, – пожал плечами Филипп. – Со своей стороны я сделал всё, что мог.
– О да, разумеется… Однако, выдача второй девушки не менее важна для нас.
Кошон закашлялся, заметив, как мгновенно изменилось лицо герцога, и сделал вид, будто никак не может унять этот приступ. Но пока из рукава сутаны извлекался платок, которым епископ сначала помахал, якобы в отчаянии, а затем прикрыл лицо, мозг его лихорадочно работал. Выходит, не врал тот посланец Бэдфорда, который сообщил, что Филипп ни о какой второй девице слышать не хочет и даже злится. И, раз посланец не врал, всё это действительно осложняет дело. Но почему вдруг Филипп так переменился – совершенно непонятно и тоже следует прояснить. Что если он что-то уже узнал о ней?..
– Вы поймите, – уняв, наконец, кашель продолжил Кошон, старательно сворачивая платок и пряча его обратно в рукав, лишь бы не встречаться взглядом с герцогом, – с этой второй, как там её? Клод? Да… Так вот, с ней всё очень не ясно. Будь она нужна всего лишь замены ради, я бы и беспокоить вас не стал. В любой тюрьме можно найти девицу, куда более достойную казни, чем эта Клод. Но, судя по всему, она была очень важна для всей этой аферы герцогини Анжуйской, и мы опасаемся, что, выкупив одну Жанну, оставим в руках противника хвост той гидры, которая в состоянии отрастить новую голову.
Кошон отважился робко взглянуть на Филиппа и, как на каменную стену, наткнулся на ответный взгляд.
– Я могу дать слово, что вторая девица не покинет своей тюрьмы ни под каким видом, – сказал герцог тоном человека, завершившего разговор.
Но Кошона этот ответ не устраивал.
– Мы бы желали разобраться, что она из себя представляет, – настаивал он, быстро прикинув, что гнев Бэдфорда сейчас для него куда губительнее гнева Филиппа. – Вы ведь хорошо знаете, как изощрён бывает ум Анжуйской герцогини. Возможно, само существование этой таинственной девицы уже является угрозой бОльшей, нежели появление, якобы Божьей посланницы, способной всего лишь вести за собой солдат!
– Ваш ум, как я вижу, не менее изощрён, – без тени улыбки заметил Филипп. – Я тоже хочу разобраться, что представляет из себя эта девушка. И готов предоставить вам возможность допрашивать её, но на моей территории. Думаю, это наилучшее решение вопроса, который мы на этом и закроем.
– Наверное, да, раз вы так говорите, – пробормотал недовольный Кошон. – Но, боюсь, герцог Бэдфордский посчитает иначе. Он злой сейчас. Ему и без того всюду мерещятся обманы и заговоры. Процесс ещё не начался, а его основная цель уже стала недосягаемой, и теперь всё, что идёт не так, как угодно милорду, вызывает в нём раздражение, последствия которого предсказать сложно. К примеру, ваше нежелание выдать нам эту девицу может трансформироваться в новую идею о том, скажем, что колдовство, посредством которого девица Жанна одерживала свои победы, исходило от этой Клод. И, что свою колдовскую силу она применила и к вам, ваша светлость…
