«Так, а вот, тут могут быть микрофоны в отдушине» — подумал он спустя минуту. «А включим-ка мы приемник. Путь пишут: слушает приемник…»
Покрутив ручку настройки, он поймал Берлин, который в этот час вместо речей фюрера передавал романтическое оркестровое танго. Пусть пишут: слушает Берлин.
«А пастор сам какой-то странный. То кричит „Хайль Гитлер!“, то вдруг приглашает евреев и атеистов под свои знамена, что Гитлер бы не одобрил. Кстати, Гитлер католиков не очень-то уважал, помнится, хоть и не преследовал. Чего ж у них общего-то? Теория заговора? Он в нее верит или так, использует, чтобы Даллеса свалить? И вообще что же наш политпрос-то советский так слабо про этого Кофлина, а?»
Виктор попытался вспомнить, что он еще когда-либо читал про эту фигуру; выяснилось, что пастора упоминал только Синклер-Льюис, да еще был эпизод в какой-то вышедшей недавно книжке, художественной, названия которой Виктор не помнил. Там к этому пастору подходит негритянка и просит исповедовать умирающего отца а он ей так сказал еще, типа, нечего мне делать, кроме как к старому негру ходить.
«А ведь Кофлин не мог так сказать!» — вдруг мелькнуло у него в голове. «У них же эти, афроамериканцы, которые еще не афроамериканцы — стратегический электорат. Что он, дурак, что ли, компромат на себя делать? И что же выходит? Как минимум, автор написал по ангажированным источникам. А вот о том, что он банкиров хотел прижать — ни слова. Почему? Наверное, потому, что был против коммунистов. А почему он был против? Потому, что видел в них посягательство на любую собственность, наверное. Защищал же он священное право тратить свои, кровные, заработанные, по своей воле, без всяких там займов и взносов в общества. И вот это, кстати, в Союзе приняли бы очень даже близко… Что дальше? Получал информацию из германского министерства пропаганды. А тут еще, оказывается, и от спецслужб получал. И как же это все уживается? Католицизм, патриотизм, создание среднего слоя, на которую опирается демократия, и тут же Гитлер с Геббельсом?»
И тут Виктора внезапно осенило предположение, что Кофлин просто боится развала Америки.
А если кто-то чего-то боится, значит, им можно манипулировать.
«Получается, что Даллес должен видеть в Кофлине германского агента влияния, которым манипулируют, играя на страхе кризиса, ну и коммунизма тоже. А Кофлин должен видеть в Даллесе-младшем агента влияния банкиров, продвинутого во власть на их деньгах. Великолепно. Главное, в методах борьбы они не будут стесняться. Особенно сейчас, когда им бросили такую кость. Может, у Сталина была двойная комбинация? Надавить на Гитлера угрозой от Лонга, и тут же заставить верхушку Лонга передраться, чтобы задержать создание бомбы? Это объясняет, почему меня оставили здесь.»
Солнце клонилось к закату. Мечтательные немецкие танго создавали с заходящим солнцем, жарким сухим ветром из приоткрытого окна и запахом роз некое трогательное единство. Хотелось жить только этими минутами, пить их неторопливо, как марочное вино, отдаваясь их вкусу, и не думать, что будет дальше. Впереди пока ничего хорошего не просматривалось.
«И, кстати, пастор переводчика-мужика оставил, а здесь практически все спецслужбы пытаются установить влияние на контактера через интим. Пастору религия запрещает подсылать женщину или у него неправильная информация?»
Стоило только Виктору об этом подумать…
— Можно войти?
На пороге стояла молодая дама, довольно высокая для этого времени, загорелая (дык климат-то!), светлые волосы зачесаны назад в косички, светлая блузка и — немного линялые джинсы. Так что можно было по прикиду отнести к семидесятым. Впрочем, Виктора это как раз не удивило: ну, американцы, значит, джинсы. На шее виден крестик. Слова произнесла по-русски.
«Ну вот, кажись все в порядке. Хотя это уже развращает.»
— Собственно, вы уже вошли. Здравствуйте. Меня зовут Виктор Сергеевич. Можно просто Виктор, поскольку мы в США.
— Простите, журналистская привычка. Здравствуйте, — и она протянула руку Виктору, — Сьюзан Эшли, корреспондент журнала «Общественное правосудие». Можно просто Сью.
— Sweet Sue?
Сью слегка зарделась.
— Это комплимент?
— Это из будущего фильма. Лет через двадцать снимут. Комедия, про женский джаз.
— Но я не возражаю, если это будет и комплимент. Кстати, Босс снимался в ролике с женским джазом перед выборами.
— Он переодевался в саксофонистку? — удивленно спросил Виктор, и только потом дошло, что Some Like It Hot, или «В джазе только девушки» в советском прокате — это римейк немецкой ленты «Фанфары любви» и реальных прототипов в Америке не имеет.
— Ну что вы. Он сидел на стуле и подпевал оркестру. Собственно, у нас есть замысел выпускать еще и русское издание и, скажу по секрету, меня думают назначить его редактором. У нас, то есть у меня, пока штат еще не набран, возникло несколько вопросов. Первый из них — как лучше перевести название на русский. Мои знакомые иммигранты считают, что «Общественное правосудие» звучит для русских суховато и слишком по-интеллигентски, а у нас журнал для широких масс. Вот, взгляните на американское издание, — и она протянула Виктору глянцевый журнал.
«Ну да, „Соушел джастис“. Которым наша пропаганда пугала, как фашистским изданием. Как там писали — откровенная, бесстыдная демагогия и слишком очевидная.»
Виктор полистал журнал. Свастики вроде не было. Тут вообще все или называют себя фашистами, или их называют, сам черт не разберется.
— Так как бы вы перевели название?
— «Социальная справедливость».
Это был, между прочим, один из вариантов дословного перевода пугающего звукосочетания «Соушел джастис».
— Отлично, подойдет. Какие бы вы еще хотели дать рекомендации по стилю русского издания?
— Рекомендации? Ну, насколько я понимаю, основная линия журнала — это пропаганда общественного строя, где государственные интересы важнее личных? Или я ошибаюсь?
— Конечно, ошибаетесь! Приоритет прав государства над правами личности — это коммунизм! А у нас — приоритет прав личности над правом денег!
— Подождите, я действительно, что-то путаю. Но ведь приоритет государства над личностью — это не у коммунистов, а у Муссолини, который преследовал коммунистов.
— А при чем тут Муссолини? У нас же не итальянское издание, а русское.
— А у коммунистов приоритет над личностью общественных интересов, а не государственных.
— Виктор, вы из другого будущего?
— Да.
— Может, там и коммунизм другой? У Троцкого коммунизм — это полное бесправие личности перед государственным капиталом, то есть попытка продлить существование загнивающего империализма, заменив банкиров на военную диктатуру чиновников. Рабочий при коммунизме получает лишь жалкий минимум, как и при капитале.
«Это чего, выходит, Троцкий и есть первый дуче? Ничего не понимаю.».
— Сью, то, что я скажу сейчас — это не красная пропаганда, это правда, вся правда, и ничего кроме правды. Я вырос в стране, где было бесплатное и всеобщее образование десять классов. После школы я бесплатно учился в вузе, получал стипендию, в пересчете на доллары сорок четыре в месяц. Все могли получать медпомощь, в поликлинике, в больнице. Нашей семье дали квартиру в панельном доме, без роскоши, но отдельную квартиру. В отпуск на юг к морю ездили. Что еще? Безработицы никакой не было. Ну, не все, конечно, идеально было, и, чтоб квартиру получить, ждать надо было, и вечно чего-то не хватало, но, во всяком случае, пытались…
— Но это же не коммунизм! Это и есть общественное правосудие! Личность выше денежных интересов.
— Сью, у нас руководила компартия, и заводы и фабрики были государственные.
— Значит, это уже была не компартия, и вы ушли от коммунизма к нашим идеалам, правда, не вернули заводы собственникам.
— Ну, собственно, что им было у нас возвращать… После гражданской их поднимали из разрухи всенародными средствами, потом опять же в первые пятилетки вложили столько народных средств… это все равно, что штаны к пуговице пришить, а многое вообще на голом месте построили. После Великой Отечественной опять всем народом восстанавливали, расширяли, развивали…
— И вы это все называете коммунизмом? Это же то, что мы хотим создать! О чем мы мечтаем! И что, от этого всего вы там отказались?
— Не то, чтобы отказались… По-моему, просто никто не представлял себе, что будет. Ну, и появилось меньшинство, которое очень даже неплохо живет.
— Ужасно…
«Запутали таки. Это и есть „очевидная демагогия“? Или они только на словах хотят этот Союз Советских Социалистических Штатов, а на деле — что-то другое, ужасное? И ведь подумать, а у нас в СССР общественная собственность на средства производства господствовала лишь в результате мировой войны и из-за вынужденной форсированной подготовки к второй мировой. А если бы Первой мировой вообще не было? Ленин бы призывал к национализации банков при уважении прав собственности и прав человека? Получая помощь от кайзера, как сейчас пишут в газетах? Что есть что? И кто были мы?»
