Профессор Крещенский о России жалеет, но и в СССР нашел чем заняться.
Интересно было бы услышать мнение капитана Ждана по этому поводу…
* * *
— Дядя Анисим!
Сергей был искренне рад видеть старого пасечника-контрабандиста.
— Плямяш! Проходи, садись!
Никитич ловко хлопнул рюмку самогона и закусил огурцом. Сергей присел за стол, рядом с ним тут же оказалась полная рюмка и тарелка с жареной картошкой.
До попадания в 1925 год Сергей искренне не понимал привычки американских детективов постоянно отпивать виски из карманной фляжки. По его разумению, уже к середине дня такой детектив не должен был вязать лыка, не то что преступления распутывать. Пообщавшись с Никитичем, он понял: все дело в привычке. Из фляжки пасечник, конечно, не хлестал, но выпить стопку-другую за обедом или ужином для него было делом привычным. Самое главное, на нем выпитое нисколько не сказывалось. Хотя, может, все дело было в самогоне.
Если верить многочисленным фильмам о жизни деревни, самогон — нечто мутно-белое, в огромной бутыли, заткнутой обгрызенным кукурузным початком. А если верить всяким там юмористам, запахом ядреного деревенского самогона можно было травить мух. В действительности же самогон — если его, конечно, делали по всем правилам и для себя — был прозрачнее воды, ароматнее водки и ее же вкуснее и мягче. Сергей с удовольствием выпил свою стопку. Самогон пах горячим хлебом.
— Ну цто, плямяш, с Аленой не встрецался?
— Встрецался… встречался.
— Да ну? И когда она в Загорки вярнется?
— Да вроде бы говорила, что не вернется. По России пойдет.
— Эх… — Никитич выпил еще одну, — дурак ты, плямяш!
Деревянная ложка звонко щелкнула Сергея по лбу.
— Какую дявцонку упустил.
— Дядя Анисим, да ведь дела у меня в городе. Людей подведу!
— Дяла у няго… У всех дяла.
Никитич захрустел огурцом. Сергей внимательно посмотрел на пасечника.
Напротив него сидел крепкий, не старый еще мужик. МУЖИК. Который не может сидеть без работы, который трудится и трудился всегда. А вот как он относится к большевикам?
— Дядя Анисим, вот скажи, а тебе когда лучше было — при царе или сейчас… Ай!
Ложка ударил в лоб еще раз.
— А ты сам, плямяш, подумай, когда мне луцше: сяйцас, когда у мяня зямля есть, или тогда, когда у мяня яе не было?
— Как не было? А на чем ты тогда работал?
— Работал-то я на зямле, да ня на своей. Зямля при царе принадлежала не крястьянину — миру…
Миру?
— Вот сам смотри. Живет в дяревне пять сямей — Никитич воткнул в жареную картошку на сковороде пять огурцов, — мир выделил уцастки, — черенок ложки расчертил картошку на пять «участков», — на этом — камни, на этом — пясок, на этом — хорошая зямля, на этом — холм, а здесь и вовсе — болото. Как раздялить по справядливости?
Хороший вопрос…
— Во-от. Тогда делают так: каждый кусок делят есцо на пять цастей, цтобы никому обидно не было и так и раздают: каждому по кусоцку и хорошей и болота и с камнями и с пяском…
— Так неудобно же!
— Неудобно. Зато по справядливости. Да ясцо цасть зямли у помещиков и крястьянину на няе ходу нет. Да ясцо, если вдруг у Гришки, — Никитич поднял один из огруцов, — или Петьки жена дятей нарожает, мир приговорит землю пярядялить. У всех отрезать, да им добавить.
— А если все понарожают?
— А если все понарожают, тогда у всех зямли останется столько же, а ядоков прибавится… Вот мужики-дураки дятей и плодили. Каждый-то думал, что яму зямлицы прибавится…
Сергей вспомнил толстую умную книгу «Экономикс». Там говорилось о действиях, которые будут полезны для отдельного человека, если он сделает их один и вредны для всех, в том числе и для него, если их выполнят все. Похоже, с землей до революции вот это самое и творилось: каждая семью старалась побольше детей настрогать, чтобы побольше участок отхватить, а в итоге — земли столько же, а ртов больше. Еды, соответственно, меньше. А кто-то еще говорил, что до революции крестьянам так хорошо жилось, что население страны увеличивалось прямо-таки ударными темпами. А дело-то вон в чем.
— А теперь? Земля у тебя в собственности?
— И тяперь не в собственности. В аренде она у мяня на три года взята.
— Постой, дядя Анисим. А в чем разница-то?
— А разница в том, цто сяйцас зямли дают сколько хоцешь, лишь бы в силах был управиться с ней. Лишь бы сил хватило. А тех, кто слишком уж разворациваться ницинает — повышенный налог. Цтобы, знацит, не богатели…
— Так это плохо.
— Хорошо это. Цтобы слишком забогатеть, нужно, цтобы у тябя работники работали. Батраки. А откуда ты их набярешь, если всем зямли выделили по силам? Кто на чужого дядю пойдет работать? Вот тогда такой кулак и нацинает всех долгами опутывать, цтобы, знацит, к няму работать за долги шли. Знаешь, откуда название «кулак» пошло?
Сергей смутно припоминал из газетных статей, что этим словом называли настолько работящих мужиков, что у них от работы руки не разгибались, так со сжатыми кулаками и ходили. Или таких, которые от работы так уставали, что засыпали под голову кулак подложив. Однако сейчас ему начало казаться, что происхождение слова было несколько иное…
— Потому цто он всех в кулаке держит! Потому и кулак. А сейцас таким особой воли не дают. Вот и думай, кто луцше, большавики или царь Николашка.
— Никитич, а разве большевики хлеб не отбирали?
— Про продразверстку говоришь?
— Ну… да. Наверное.
— Отбирали, а как же. Когда война шла, когда совсем им нявмоготу приходилось, голодали. А мужицки — народ темный, сам хлеб не отдаст…
Никитич ухмыльнулся так хитро, что стало понятно, что от него хлеб большевики тоже получали со скрипом.
— Вот и ходили, забярали. Так ведь война. Вон и при царе, когда война шла, та же самая продразверстка ходила…
— При царе?
— Ага. Дай бог памяти, года с шестнадцатого. Царю, поди, тоже есть хотелось…
Интересно…
Сергей обдумывал слова Никитича, пока допивали самогон, пока прощались, и потом, когда лежал в кровати.
Значит, крестьянину, если он работящий, при большевиках лучше было. Сколько земли можешь обработать, столько и дадут. А при царе, значит, уравниловка было. Да еще и мелкими кусочками.
Никитичу и при большевиках хорошо, и при царе, хоть и потруднее, но тоже прожить можно.
Кате без разговоров лучше сейчас. Перед ней все дороги открыты, а при царе — везде табличка «Не то происхождение»…
Профессору лучше при царе было, уважения больше. Но он — вроде Никитича, работу себе всегда найдет…
Кому же сейчас хуже всего?
