– Пойдем, Яша, глянем, – предложил он спутнику.
– А чего глядеть, бойцов на фронт провожают. Вон, видишь, шпалерами стоят, а родня у вокзала…
– Пошли, пошли… Ноги разомнем, а то нам скоро придется геморрой лечить.
Они дошли до угла, торопливо пересекли улицу, где и остановились. Павел молча разглядывал толпу, от последних рядов которой его отделяло метров пятнадцать. «Насколько же разная у людей реакция! – отметил он про себя, разглядывая лица. – Вот молодой плечистый шатен – на лице широкая улыбка, пилотка залихватски сбита набок. Сразу видно – рвется в бой. Уверен в себе и своей армии. Да еще и головой по сторонам вертит – мол, посмотрите, каков я орел. Рядом угрюмо вглядывается в толпу мужик лет тридцати пяти – сорока. И хоть поблескивают у него в петлицах сержантские треугольники, понятно – этот войне совсем не рад. Знать, понюхал уже пороху… Вот нервно поправляет очки человек с внешностью типичного служащего. Этот, в отличие от предыдущих, внимательно слушает оратора на трибуне. Невооруженным глазом заметно, что все происходящее ему в новинку».
В этот момент выступавший, картинно взмахнув рукой, завершил свое выступление словами из обращения Сталина: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами!»
«Ура!» военнослужащих слилось с невнятными выкриками и аплодисментами гражданских. В воздух взлетели головные уборы, кто-то начал размахивать флагами – все развивалось по сценарию, ставшему за последние месяцы знакомым. Сейчас оркестр заиграет, подумал Судоплатов, покосившись на группу музыкантов, стоявшую поодаль, у эстакады над железной дорогой. Однако он ошибся – совершенно неожиданно над площадью разнеслось слаженное пение:
Вставай, страна огромная!
Вставай на смертный бой! —
выводили хорошо поставленные мужские голоса.
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой.
Нарастающая мелодия словно смыла шум толпы, крики провожающих становились все реже, пока единственным фоном песни не остался слитный топот тысяч ног.
Пусть ярость благородная
вскипает, как волна.
Идет война народная,
Священная война!
– Яша, – облизнув внезапно пересохшие губы, попросил Павел, – дай-ка мне песенник.
Серебрянский от неожиданности мотнул головой – очевидно, песня захватила и его, – молча расстегнул портфель и достал «черную тетрадь». Нет, обложка не поменялась, просто так посчитали более красивым, что ли. И теперь в группе эти два документа сокращенно называли «СТ» и «ЧТ».
На память начальник Особой группы никогда не жаловался и нужную страницу отыскал за пару секунд.
– Вот, полюбуйся! – Раскрытая тетрадь вернулась к Серебрянскому.
– И что? – пробежав глазами текст, спросил Яков. – Вот тебе песня, – кивок в сторону хора, – а вот слова! В чем несоответствие-то?
– Яш, ты бы не спорил, пока не дослушаешь. Вспомни, ты эту песню по радио слышал?
– Нет.
– И я тоже. Значит, новая она, иначе такую вещь давно бы крутили. Пойдем у руководителя певцов спросим! Как его там? Капельмейстер, что ли? – И, пресекая всяческие возражения, Судоплатов зашагал через площадь, постепенно освобождавшуюся от народа. Колонны бойцов уже выходили на перроны, а вслед за ними потянулись и провожающие.
Так получилось, что в своих расчетах он ошибся – оркестр, на который он обратил внимание вначале, за все время так и не притронулся к инструментам, а хор расположился совсем в другой стороне – точно через площадь, между зданием вокзала и бывшей пересыльной тюрьмой. К капельмейстеру они подошли практически сразу после окончания песни, как раз в тот момент, когда грянули трубы оркестра.
– Товарищ старший лейтенант! Уделите нам пару минут!
– Да, конечно, товарищ старший майор! – Если руководитель хора и удивился вниманию высоких чинов из НКВД, то вида не показал.
– Что это за песня? Давно написана?
– Да с конца июня исполняем. А что?
– Точно только два месяца назад появилась? – наседал Судоплатов.
– Конечно! – лейтенант даже всплеснул руками. – Ее же Александр Васильевич и написал! Мы вообще без нот разучивали, точнее – с доски себе в тетрадки переписывали. Текст он в «Красной звезде» нашел, а музыка его, можете не сомневаться.
– А кто такой Александр Васильевич?
Музыкант чуть не задохнулся от возмущения:
– Как? Да это же наш руководитель, орденоносец и краснознаменец товарищ Александров!
– Спасибо вам, товарищ лейтенант! – поблагодарил старшего лейтенанта вместо Павла Серебрянский и, аккуратно взяв начальника за рукав, повлек его назад, к машине.
– Занятненько, Паша, занятненько… – пройдя с десяток метров, сообщил он. – И что, у тебя есть хоть какие-нибудь сомнения, стоит парней вытаскивать или нет?
Можайское шоссе, Московская область. 22 августа 1941 года. 14.27
– Все-таки, Коба, почему ты не хочешь признать, что это наши люди уничтожили Гиммлера? – Человек, спросивший это, был одним из немногих, кто имел право на такое обращение к вождю.
– А ты, Вячеслав, как нарком и дипломат, можешь предсказать реакцию союзников на подобное сообщение? С вероятностью ну хотя бы в семьдесят пять процентов?
– По некоторым признакам, англичане уже знают. А реакция… Мне кажется, она будет положительной.
– Эти все знают, да мало понимают. – Сталин отложил ручку и повернулся к Молотову. Тот сидел практически за спиной, и говорить было неудобно. – И мне ли тебе объяснять – догадки и слухи к делу не подошьешь. Кстати, их мнение меня сейчас заботит очень мало. Они сами на ладан дышат. Хоть и пыжатся. Если бы Гитлер не напал на нас, то танки Гудериана сейчас катались бы по зеленым полям какого-нибудь Вэссекса. А вот что сейчас думают за океаном – задачка поинтереснее. Единственный независимый игрок остался. И что у него в рукаве – вопрос вопросов. И кроме их президента, там хватает и других сил. Причем многие открыто стоят на стороне фашистов. Да, нейтралитет они держат своеобразный, вроде как шведы по отношению к Германии, только наоборот. Хотя есть информация, что скрытая торговля ведется. Подставные компании и все такое прочее. И не забывай про деловые интересы! Тот же «Опель» ведь американцам принадлежит, а заводы этой компании чуть ли не половину армейских грузовиков у фашистов делают, если разведка, конечно, нас не обманывает…
– Ты считаешь, что без доказательств нам не поверят?
– Дело не в вере, Вячик, – Сталин покачал головой. – Что бы мы ни сделали, как правы бы мы ни были, они всегда могут повернуть все с ног на голову. Возьмут, к примеру, и обвинят нас в терроризме. Сейчас это не страшно, пока война идет. А потом? После? Тем более что некоторые наши действия в последние годы вполне под подобное определение подпадают. Вспомни, Вячик, к смерти Иудушки нас нельзя было привязать никаким боком, а ведь как их «свободная пресса» разорялась… Доказательств никаких, но русские виноваты. Или разорутся о недопустимости применения «нецивилизованных методов ведения войны», – его губы скривились в ироничной усмешке. – Тот, у кого пушек больше, может не соблюдать законов, сам знаешь… Пока же, насколько мне известно, английские газеты пишут, что Гиммлер погиб при бомбежке.
