Ознакомительная версия.
Но всех так и не забрали, один из пленных, худенький юноша, почти мальчик, неожиданно бросился к ногам князя и на чистом словенском языке попросил разрешить ему остаться в дарникском войске.
– А почему ты просишься только сейчас? – удивился Дарник.
– Все говорят, что ты словенам, что воюют против тебя, отрубаешь руки, – отвечал мальчик.
– Ну, так это и сейчас не поздно сделать. Палача сюда, – приказал Дарник, едва сдерживая улыбку.
– А сейчас нельзя. Меня уже выкупили, и я пришел к тебе как вольный бойник, – бесстрашно глядя на сурового князя, объяснил юный словен.
Окружающие дружинники-арсы громко захохотали, так им понравился дерзкий мальчишка. Понравился он и Дарнику, и сначала его приставили в малую дружину быть у всех в услужении, а чуть позже перевели в услужение самому князю. Звали подростка Корнеем, он, как и Дарник, был из запрудников. Сбежав с приятелями из родного селища, он очень скоро остался совершенно один и, ничуть этим не смутившись, продолжил свой путь в южные земли. Слушая его веселую болтовню, Маланкин сын узнавал в нем себя: та же любознательность и бесконечная вера в то, что с ним не может случиться ничего страшного. Разница заключалась лишь в том, что Рыбья Кровь сразу стал собирать вокруг себя вооруженных соратников, а Корней продолжал путешествовать в одиночку: жил у степняков, ловил рыбу с бродниками, напросился в крепость к турусцам. Умел читать и писать, знал счет и мог легко объясниться на полдюжине языков. Но самым поразительным его даром была необыкновенная, прямо сказочная чувствительность. Если Дарник только в минуты тревоги и опасности мог почувствовать мысли и чувства окружающих людей, то Корней умел чувствовать окружающих в любом своем состоянии. Видимо, это качество да плюс еще неуемная живость и отзывчивость, заставлявшая его бросаться на помощь любому человеку в затруднительном положении, и оберегали Корнея в его скитаниях.
Привыкнув пользоваться знаниями и опытом людей гораздо старше себя, Дарник с изумлением обнаружил, что ему есть чему поучиться и у мальчишки, который был на два года его моложе.
– Я не люблю ни словен, ни русов, – заявлял иногда бывший пленный.
– Это почему же? – любопытствовал князь.
– Они бывают сначала злыми, а потом становятся добрыми. И от этого думают, что они хорошие, сердечные люди. Но ведь их первое зло никуда не делось, оно все равно осталось.
– В том, что женщины из умных девок превращаются в глупых баб, ничего удивительного, – рассуждал Корней в другой раз.
– И все-все превращаются? – подначивал Дарник.
– Конечно. Женщинам ведь неизвестно, кто им полюбится: умный или дурак, вот судьба и понижает им всем их бабий ум, чтобы не так обидно было любить глупого мужика. Ромеи – самые несчастные люди на свете, – снова вещал пятнадцатилетний умник.
– Не может быть! – посмеивался Рыбья Кровь.
– Они самые богатые и умные и думают, что все в мире можно решить с помощью правильно расставленных слов.
– А разве не так?
– Никому не нужна их правильность.
– Мне нужна. Я воюю, как написано в ромейских свитках, – возражал князь.
– А колесницы с камнеметами кто придумал?
– Ну разве что колесницы, – вынужден был согласиться Маланкин сын.
Спустя два дня после выкупа пленных липовское войско выступило на Калач. По слухам, в нем жили двадцать тысяч жителей и постоянно находился двухтысячный крепостной гарнизон. Чем не подходящая цель для восьми сотен словен, булгар и бродников? Нещадно палило солнце, островки леса, кустов и камышей на волнистой земной глади выглядели сонно и беззащитно. В идущем походным маршем войске царил воинственный дух, первая кровь только сильней разбередила его. Дневной переход проделали на одном дыхании.
Ключевой хазарский город открылся версты за две. Сначала видны стали верхушки каменных башен, потом появилась сплошная кучерявость садов, а среди них покатые крыши калачского посада. Ограды местных дворищ лишь условно можно было назвать оградами: столбы с привязанными тремя рядами жердей.
Приблизившись вплотную к посаду, войско остановилось. Дозорные, углубившись в сады, доложили, что все дома жителями покинуты. Борть, хорошо себя проявивший в сражении с диремами и ставший теперь главным хорунжим, предложил разбить стан прямо в посадских домах или, на худой конец, просто поджечь его. Но Дарник в Турусе уже столкнулся с нехваткой строительного леса, поэтому принял третье решение:
– Разбирать все дома по бревну и по досточке.
Имеющиеся среди липовцев бывшие плотники с готовностью принялись за привычное дело.
Пока ополченцы разбивали стан на полухолмике возле посада, князь вместе с хорунжими и сотскими направился осмотреть крепость. Она представляла собой почти правильный квадрат, который с востока омывался Танаисом, а с юга – речкой Калачкой, ведущей к главному речному волоку на Итиль. Высота стены из известняка не превышала трех саженей, башни тоже были не слишком высокие, на их плоских крышах виднелись сооружения из деревянных балок, в которых Дарник не сразу признал катапульты, знакомые ему по рисункам в свитках. На стенах между башнями кое-где стояли треноги с длинным коромыслом, снабженным дощатым коробом. Буртым, находящийся теперь все время при князе, охотно пояснил, что этим коромыслом со стены опускают и поднимают тех, кто идет на вылазку. Перед стеной имелись две полосы препятствий: толстые дубовые столбы с натянутой цепью и маленький ров с валом, ощетинившимся наклонившимся вперед частоколом.
Недостаточная численность войска диктовала Дарнику особенные методы осады: короткие злые укусы, которые не давали бы покоя осажденным. Все пешцы были окончательно прикреплены к легким конникам, чтобы по сигналу не метаться беспорядочно по стану, а тут же вскакивать за спину своего жураньца, а потом столь же расторопно спрыгивать с лошадей и выстраиваться в неприступные ежи-полусотни с двумя-тремя колесницами посередине. Пока одни такие передвижные отряды выскакивали к крепостной стене, рубили столбы с цепью и отступали, прежде чем калачцы успевали зарядить катапульты, другие появлялись на берегах Танаиса и Калачки, чтобы обстреливать торговые ладьи, а третьи продолжали разборку посадских домов. Сначала разобранные бревна и доски шли на укрепление собственного стана и сколачивание переносных коробов, подобных тем, которые дарникцы применяли в Перегуде против норков, потом бревна стали помечать и отправлять в Турус, где из них снова собирали дома, но уже для своего гарнизона.
Успокоенные столь пассивной осадой, калачцы осмелели и решили попытать счастья в открытом сражении. На пятый день осады зазвучали их трубы, и из главных крепостных ворот стало выходить и строиться хазарское войско: тысяча пешцев с овальными щитами и короткими копьями и пятьсот конников на укрытых кожаными доспехами лошадях. Дарник в трех стрелищах от стены, куда не доставали крепостные катапульты, выстроил четыре передвижные сотни, но как только хазарское войско пошло на них, все пешцы, выпустив по две стрелы, вскочили в седла за спины жураньцам и быстро отступили.
Ознакомительная версия.
