Оставив позади хутор, мы мчались к Кобрину и уже в предместьях повстречали старых знакомых. Сцепку из танков Т-26 с экипажами Петренко и Соколова. Неразлучная парочка лейтенантов сидела под тенью сирени в одних трусах. Тут же на ветвях трепыхались комбинезоны, а возле них двое бойцов отжимали ещё один. Выдалась свободная минутка, вот и постирушку затеяли. Свернув к воде, я вскоре оказался рядом с ними. Хотелось наорать и вставить фитиль, за то, что на вызовы не отвечают и вместо того, чтобы слушать эфир, устроили купание, но вовремя сдержался. Чуть дальше от сирени рыли землю, а рядом с выкопанной горкой лежало мокрое тело лётчика.
- Как произошло? - спросил я, снимая фуражку.
- Его над городом сбили. Нас на высотку, дорогу прикрывать, а тут…, выпрыгнул лётчик и прямо в воду. Мы к нему, а плавать только я и Колька умеем. Вытащили из воды, смотрим, а у него вся грудь в крови.
"Вот оно как, не постирушки танкисты затеяли, а товарища боевого из воды спасали" - подумал я, и спросил:
- Разжились снарядами?
- Да, морячки поделились. Они по каналу пройти не могут, вода низкая. Две баржи поперёк фарватера затопили, чтобы выбраться, вот и подкинули из своих запасов. А вы как, удачно в Пинск съездили?
- Не совсем, - присаживаясь рядом с танкистами и протягивая пачку папирос, - военкоматы только формируют призывников, зато топлива целую бочку привёз, пожрать немного, да чем танки фашистские встретить.
- А нам обещали подкрепление, - жадно затягиваясь, сказал Николай, - ждём с минуты на минуту.
- Коля, обещать, не значит жениться! - перебил своего товарища Соколов, вставая во весь рост.
- Разве такими вещами шутят? - с холодком в голосе, как бы упрекая, возразил Петренко.
- А это, - указывая рукой на дорогу, - по-твоему, подкрепление? Пяток вместо взвода?
По дороге, еле волоча ноги, брели красноармейцы, неся на плечах ящики с патронами. Замыкающим шёл сержант с четырьмя винтовками за спиной и трофейным автоматом на груди. И всё бы было закономерно для этих первых, самых тяжелейших дней войны, когда солдаты буквально валились с ног от усталости, если бы не форма сержанта. Она была казачьей. Шестая Кубано-Терская кавалерийская дивизия, единственная, несмотря на приказы, сохранившая свою экзотическую форму, прикрывала Ломжинский участок границы. Вроде недалеко от Кобрина, но в военное время это "недалеко" перерастало в "где-то там", куда не добраться; и появление здесь этого казака, было настолько фантастичным, что едва возникший спор между танкистами на минуту прекратился. Не потому, что уставились на синие шаровары с красным кантом, а потому, что действительно подумали о подходе боеспособных соединений, коими казаки, безусловно, являлись. Нисколько не покривлю душой, если скажу, что с каждым часом, принявшие на себя первый удар красноармейцы ждали, что сейчас появятся свежие полки и дивизии, пришедшие на выручку. Да что там красноармейцы, генералы так думали. Каково же было разочарование, когда сержант поведал, что лишь волей случая оказался в Бресте, и всё никак не может добраться до своих, в смысле казаков, а не прочей братии. То там его "попросят" подсобить, то здесь задержаться, а ему уже давно пора быть в седле, шашкой махать. Но, видать, без него никак не могут обойтись. Бравада его продолжалась ровно до того момента, когда имеющие на себе одни трусы танкисты стали одеваться. На мне-то маскхалат, петлиц не видно, а вот на комбинезонах они заметны. Сержант вмиг подобрался, отдал честь и представился по всей форме. А дальше началась обыденная солдатская работа.
Присмотренное место для обороны было и впрямь подходящее: высоченный склон, поросший редкими соснами, нависал, как утес над дорогой, властвуя чуть ли не над всей местностью. По крайней мере, отсюда в бинокль я видел реку, плутающую между заросшими ракитником берегами по широкому лугу, и две небольших усадьбы - одну по левую сторону от себя, а вторую напротив, сожженную ещё при поляках. Но как бы ни хорошо здесь было встретить врага, долго удерживать позицию столь скромными силами мы были не в состоянии. Со стороны города доносилась беспрерывная стрельба, и любоё затишье воспринималось как нечто нехорошее: стреляют - значит живы. Пока там идёт бой, здесь есть время подготовиться к обороне. И всяческие мысли о главных и второстепенных направлениях стоит засунуть куда подальше. Это к тому, что зная, как будут развиваться события, сразу не поймёшь, какой пост ответственный, а на каком и покемарить не грех. На войне всегда лучше перебдеть, это не просто аксиома, так на душе спокойнее. Поэтому бегал я со всеми как заведённый и лопату не просто так в руках держал, орал, где надо и пистолет доставал, угрожая усомнившимся, было и ещё кое-что, но до шомполов не дошло. Не прошло и часа, как наш небольшой отряд с отловленными на дороге "отступающими туда, где не стреляют" и, соответственно, привлечёнными на земляные работы отрыли траншеи и кое-как замаскировали технику. Танки, к сожалению, оставались самым уязвимым звеном обороны. С таким трудом поднявшись на холм, они, повёрнутые бортами к линии фронта (так как в сцепке), становились прекрасной неподвижной мишенью, несмотря на бревенчато-земляной вал, и стены мешков с песком и ящиков из-под бутылок. Как бы не сделал хорошо, всё равно в глаза бросались недочёты и наконец, настаёт такой момент, когда любое исправление или улучшение становится только хуже первоначального. За работой между тем, мы и не услышали, как стало заметно тише. Непрекращающийся в небе гул моторов исчез из общего жгута шумов, и как-то спине стало легче, словно давящий сверху груз переложили на чужие плечи. Но помощь была кратковременна.
Боевые действия, если посмотреть со стороны, имеют начало и конец. И как только в очередной раз на город совершила налёт авиация противника, движение по дороге словно прорвало. По шоссе на Пинск стали отходить наши войска. В основном организованно, без паники, но с такими обречёнными лицами, что слезу выбивало. Колонны двигались одним потоком, практически лишённые всякой техники, редко разбавленные гужевыми повозками с огромным количеством раненых. Литвиненко по моему приказу выбежал с Ваней на дорогу, воткнул палку с насаженным на гвоздь чистой стороной плакатом, где было написано крупными печатными буквами: "НЕИСПРАВНЫЕ ГРАНАТЫ СЮДА"; и подсунул под объявление ящик. Синяков же демонстративно держал в руках пачки с папиросами, не скупясь, угощая проходивших бойцов. Буквально за несколько минут ящик был наполнен. Никто из командиров не останавливал красноармейцев, освобождавших подсумки. Те, кто отходил к Пинску, будут иметь пару дней передышки и возможность пополнить боекомплект, а нам никто больше ничего не подвезёт и не передаст. И если не лукавить с совестью, то танкистов с приданым пополнением из пяти человек уже давно вычеркнули из всех списков. Им даже время не обозначили, как долго занимать позицию, что означало - стоять насмерть. Понимали ли это те, кто отдавал гранаты заслону? Скорее всего, даже не задумывались, освобождаясь от лишней тяжести под благовидным предлогом, а те, кто догадывался, делали вид, что так и должно быть. Вскоре прошли последние, а за ними отправились и наши землекопы. Ушли не все. Из двух десятков трое изъявили желание поквитаться с врагом, но как потом выяснилось, остались они совершенно по другой причине. Запомнив, где мы установили МОФы (мино-огнефугасы), предатели решили не просто сдаться в плен, а так сказать, прийти к врагу не с пустыми руками. Но одно дело знать место, и совсем другое иметь представление о принципе подрыва. Однако, обо всём по порядку. Разобравшись со всей фортификацией и выставив часового, а время шло к вечеру, я с лейтенантами расположился у грузовика, возле которого хозяйственный шофёр медицинского автобуса наладил примус и заварил пару литров крепкого чая. В ход пошла захваченная на хуторе у вдовы колбаса и свежеиспеченный каравай. Бойцы довольствовались консервами и флягой водки. Кто-то обитал возле танков, а кто-то столпился вокруг Синякова, где под гармонь распевали похабные частушки, но были и те, кто после ужина уснули при первой возможности. Похоже, что и немцы устали наступать, закрепляясь в городе, ни один фашист не объявился на дороге.
