Тридцать лет назад молодого Хасана Саддама отдали на воспитание в бедную арабскую семью кочевников. Это был обычай, идущий из глубины веков, доля, которой не миновал и сам пророк Мухаммед. Пять лет они, простые пастухи, прожили с молодым Саддамом, вместе делили и радости, и тревоги, и этот шрам, полученный в драке Анваром, был не единственной памятью о тех давних годах. В тот день молодому Хасану первый раз поручили зарезать ягненка. Простая операция, они сотни раз видели, как это делал отец Анвара и его более старшие братья, но по какой-то своей дурной прихоти десятилетний Хасан сначала перерезал ягненку сухожилия задних ног. Тот жалобно блеял и, волоча онемевшие ноги, ползал по кругу, а его палач смеялся и показывал пальцем на свою жертву.
Анвару тогда было всего восемь, но он бросился с кулаками на рослого и более мощного Хасана. Эта драка кончилась тем, что нож сына Саддама рассек лоб сына пастуха. Взрослые так и не поняли причины ссоры детей, а те оба молчали, да и ягненок к этому времени уже лежал с перерезанным по всем правилам горлом.
Со временем этот инцидент неожиданно стал трамплином для стремительной карьеры Анвара эд-Дина. Может, сын Диктатора забыл про тот инцидент, может, наоборот, в нем жило чувство вины за невольную кровь, но и Хасан, и его отец явно благоволили к сыну пастуха. По желанию старшего Саддама в семнадцать лет Анвара отправили в Россию учиться на летчика, и теперь, спустя годы, он был командиром элитной эскадрильи пилотов-акробатов "Соколы Саддама Хусейна", неизбежных участников всех массовых праздников иракского народа.
Машинально, думая о своем, Анвар отдавал честь всем проходящим мимо него офицерам, и лишь перед казармой своей эскадрильи отбросил все лишнее и переступил порог уже с выражением строгой важности на лице. При его появлении молодой лейтенант рявкнул команду: «Смирно» и отработанным до автоматизма голосом биологического робота отрапортовал положенные слова доклада.
— Вольно, — приказал Анвар и, лишь мельком взглянув на сидевших в холле не занятых в полетах офицеров, прошел дальше, в раздевалку. Трое его напарников уже одевались в летные костюмы, и он жестом руки прервал их попытку стать по стойке «смирно». Анвар прошел дальше, в комнату медицинского контроля. Врач с чересчур длинным, висячим носом измерил его давление, пульс и, высоко подняв брови, сказал:
— Эфенди, у вас повышенное давление и неровный пульс. Может, вы не будете сегодня летать?
— Ерунда, это все от волнения. Не каждый день у нас такие полеты.
— Конечно-конечно, как желаете.
В это время более молодые летчики обсуждали своего полковника.
— По-моему, он с каждым днем становится все более и более важным.
— Еще бы, молочный брат самого Хасана.
— Мне кажется, что после того, как полковник вернулся с хаджа, он стал еще более высокомерным.
— Надо бы выкрасить его шлем в зеленый цвет.*
— Вот ты это ему и предложи.
А Анвар, коротко переговорив с техниками, обслуживающими его самолет, вернулся в казарму и также начал переодеваться. Трое остальных летчиков дожидались его в предполетном холле, небольшой комнатке с мягкими креслами и цветными, пестрыми журналами на столике. Войдя в комнату, Анвар покосился в сторону телевизора, где под бравурную музыку и захлебывающийся голос комментатора по экрану ползли колонны танков. Это была запись парада пятилетней давности, и полковник жестом приказал выключить телевизор.
— Полетное задание вы знаете, — сказал он. — Делаем все как на последней тренировке, заход со стороны города и расходимся в тюльпан. Все понятно?
— Так точно! — дружно рявкнули летчики.
На этом в любой западноевропейской армии инструктаж должен был заканчиваться, но отнюдь не в мусульманской стране. Произошел ритуал, незыблемый для истинных правоверных. Все четверо опустились на молельные коврики и, обернувшись лицом в сторону невидимой Мекки, начали бормотать слова молитвы. Каждый сосредоточился на своем, но перед глазами полковника снова появился человек с длинной седой бородой и полуприкрытыми глазами слепца. Тогда, именно в Мекке, во время хаджа, этот святой старик открыл ему, зрячему, глаза на истинные ценности ислама, на цену жизни и смерти одного человека.
— По машинам, времени в обрез, — сказал Анвар, первым поднимаясь с колен.
Через пятнадцать минут все четыре истребителя, выехав из своих капониров, начали медленно съезжаться на рулежке. Это были абсолютно одинаковые МиГ-29, изысканно элегантные в своих стремительных очертаниях. Все шло как обычно, только капитан Абдула, пристраиваясь к своему ведущему, более пристально всмотрелся в самолет полковника и несколько удивился. На внешней подвеске, под крыльями самолета, висели управляемые ракеты. Но раздумывать над этим было некогда, в наушниках прозвучала команда Анвара:
— Всем взлет.
Парады на грандиозной площади имени Саддама Хусейна всегда отличались не меньшей грандиозностью. В пешем строю промаршировало несколько сот тысяч человек, сто пятьдесят танков прогрохотали единой стальной армадой, чуть не задушив едким дымом отработанной солярки многочисленных зрителей. Ряды БТРов сменились зенитными комплексами «Шилка», а когда на площадь вползли ракеты средней дальности системы «Скат-М», в небе над горизонтом показались стремительно увеличивающиеся в размере точки.
— Асы Ирака, властители неба! — рявкнул в динамиках голос комментатора. Зрители подняли головы, и шестнадцать МиГов с могучим ревом на минимальной высоте промчались над площадью. Гул двигателей не успел еще затихнуть, как в небе появилась шестерка «Сушек», затем — два звена французских «Миражей». Завершать воздушный парад должна была четверка Анвар эд-Дина.
— Эскадрилья "Соколы Саддама Хуссейна", лучшие пилоты нашей страны! — прокричал ведущий.
На этот раз пауза оказалась продолжительней, гул двигателей «Миражей» начал затихать вдали, когда, словно четыре пули, на скорости, лишь немного уступающей скорости звука, четверка МиГов на минимальной высоте вынырнула из голубого горизонта и резко пошла вверх, рассыпаясь в разные стороны и оставляя за собой цветные полосы многоцветного дыма. Эффектная фигура называлась «тюльпан», и толпа зрителей отозвалась на нарисованный в небе цветок восторженным ревом, тут же заглушенным могучим ревом двигателей. Три истребителя исчезли из виду, но оставшийся, выполнив громадную "мертвую петлю", снова начал заход на площадь, все так же продолжая оставлять за собой толстый шлейф красного дыма. На трибуне для руководства Саддам Хасан толкнул рукой командующего ВВС:
