– Не вижу смысла запираться. Раз вы знаете то, что знаете – молчать мне никакого резона нет. Я готов.
– Фамилия, Имя, отчество, дата и место рождения?
Андрей уже успел заполнить шапку протокола допроса подозреваемого – поставил дату, время, место проведения допроса, указал свою должность и классный чин. Постановление, наверное, позже накатает – интересно, правда, где номер дела возьмет – канцелярии-то здесь нет, в учетную группу местного УВД разве что обратиться… Нет, номер дела тоже вписан – 02–41.
– Откуда? – спросил я, показав пальцем на номер.
– А на сайте нашем «разблюдовку» повесили, оказывается, кроме нашей еще пять групп сформировали, каждой – по десять номеров пока что выделили. Ну а так как мы первые, то номера с 1-го по 10-й – наши.
Странно. А куда он 1-й номер дел? Ладно, об этом потом.
– Вы готовы записывать? Я Суховеев Роман Аркадьевич, родился 18-го апреля 1884-го года в городе Клин Московкой губернии…
После перерыва на завтрак мы продолжили допрос Суховеева. В его группе часть диверсантов русским языком владела плохо, поэтому по нашей просьбе из Минска приехал (своим ходом, надо ответить) переводчик – очередной студент-филолог, на этот раз – типичный «белобилетник», судя по стеклам его очков. Подполковник ничего особо нового для нас не сказал – находясь в подавленном состоянии, он абсолютно чистосердечно поведал как о мотивах, подвигнувших его на захват ребенка в заложники, так и о своем нынешнем отношении к своему поступку. Все объяснялось предельно просто – в своей «священной борьбе» с большевизмом он считал подходящими любые средства – тот же ребенок был для него не более чем большевистским отродьем. О своем поступке он абсолютно не жалел – если бы представилась возможность, он поступил бы точно так же. Выяснилось, что в Абвер он пришел еще в 1936-м году, политику Гитлера, связанную с ненавистью к «низшим расам», не одобрял, но был полностью уверен, что этой болезнью Германия переболеет. На самом деле, до Германии он успел пожить и в Польше, и во Франции – но предпочел им Германию – французов считал безвольными лягушатниками, а поляков – надменными идиотами, которые не относятся так, как следует относиться, к СССР и коммунистическому режиму. Особенно нас потрясла его фраза о том, что если нужно, чтобы для очищения от коммунистической заразы должна погибнуть половина русских – под «русскими» он понимал всех, кто живет в СССР, от евреев до чукчей, – то это вполне приемлемая цена. Когда мы более подробно объяснили ему существующий в России политический расклад, не вдаваясь, впрочем, в подробности о «переносе», тот факт, что коммунистов после смены строя не стали пачками развешивать на фонарях и уж как минимум – ущемлять в правах – вызвал с его стороны поток желчных замечаний, сводившихся к тому, что его соотечественники – жалкие, несостоятельные в духовном плане люди, которые трусливо спят у параши. Я смотрел на него и думал: «Боже, до чего же он мне напоминает кое-кого из современников. Тех, чей звериный антикоммунизм, преподносимый под соусом „демократии“, может сравниться только с таким же первобытным коммунизмом в исполнении персонажей типа Пол-Пота или Анпилова. Ведь это – две стороны одной медали, это люди, готовые предавать свою страну, уничтожать свой народ ради абстрактной идеи – не важно, какой, коммунистической или наоборот, люди, для которых принцип „чем хуже, тем лучше“ – руководство к действию.» Потом мне в голову пришло другое – а что, интересно, скажут о показаниях Суховеева и других таких, как он – с учетом того, что наша группа – не единственная, я не сомневался, что другие найдутся. Наверняка будут рассуждать о том, что признательные показания выбиты, что он хотел воевать не против своей страны, а против преступного сталинского режима, что он – настоящий патриот, в отличие от всяких графов Игнатьевых и примкнувших к ним Толстых. А почему бы и нет? Если у нас умудрялись делать героев из Семенова или Краснова со Шкуро за компанию, то почему бы не попытаться проделать такую же штуку еще раз – навесив ореол мученика на того же Суховеева. А ребенок… Что для таких делателей героев возможная смерть какого-то ребенка, слезы какой-то никому не известной белорусской женщины? В крайнем случае, всегда можно заявить, что они жертвы вовсе не «суховеевых», а кровавого режима – причем то, что режим того же Лукашенко, Медведева или Путина – отнюдь не сталинский, их абсолютно не смутит. Когда я, вполуха слушая вопросы Андрея и ответы подполковника, думал над этими вещами, то еще не предполагал, насколько точно мои мысли подтвердятся в самом ближайшем будущем – и при каких трагических обстоятельствах.
После того как закончили допрос командира, принялись за его подручных. Там все было просто – никто лично ничего плохого не сделал – нет, нет, не потому, что не успел, а потому, что и в мыслях не было. Приказ об убийстве девочки и ее отца «в случае чего» подполковник-гауптман отдал радисту, а он – Фриц или Ганс, настолько бел и пушист, что заслуживает, как минимум, дополнительных прогулок и усиленного питания в ходе пребывания в лагере для военнопленных где-нибудь в Крыму или на Кавказе. Собственно, все, что нам от них требовалось – это подтверждение того, что Суховеев действительно был готов уничтожить девочку. Между прочим, о своем командире немцы за глаза отзывались с нескрываемым пренебрежением, и слова «русская свинья» были одними из самых безобидных. Следом за диверсантами допросили Свету и Сергея, – последнего – в помещении санчасти, ему все-таки сильно досталось, сведения из него выбивали «по полной». К счастью, ничего, кроме общих принципов современной радиолокации и того, что непосредственно относилось к его работе – сетям сотовой связи – он не знал, и то, что ему пришлось рассказать немцам, они, по-видимому, посчитали недостаточным. Одна из офицерских жен, к счастью, оказалась педагогом – Герцена, кстати, закончила – и это нам здорово помогло в допросе девочки, как в психологическом, так и в процессуальном плане – норм УПК, касающихся допросов несовершеннолетних, никто не отменял. Работали параллельно – большинство немцев допрашивали опера «по поручению», они же осмотрели вещдоки – ППД, ПД, радиостанции, советскую военную форму – одним словом все, что могло служить вещественными доказательствами. Следовало бы, конечно, предпринять меры по установлению личностей как Суховеева, так и его подчиненных, но по здравому размышлению мы пришли к выводу, что «Форму Љ 1», или как там она у них называется, на «клиентов» ни Канарис, ни Мюллер нам не предоставят. Андрей уже задумался, как обойти этот вопрос при составлении обвинительного заключения, но вопрос отпал сам собой. Старый, который постоянно был на связи со своими «приятелями» из республиканского ГБ, ближе к обеду обрадовал нас известием о том, что задержанных диверсантов вместе с наработанными материалами нам надлежит передать местным коллегам, которые уже выехали и скоро будут. Я удивился – они же вроде все на фронте? Оказалось – нет. В связи со стабилизацией обстановки сотрудников белорусской милиции и КГБ, выживших в первых, самых тяжелых и кровопролитных боях (по телевизору уже передали новость об отделе милиции в каком-то маленьком белорусском городке, сотрудники которого в течение нескольких часов отбивали атаки прорвавшегося немецкого разведбатальона и сумели продержаться до подхода помощи, правда, из всего отдела уцелело лишь семь человек), с фронта вчера отозвали и сразу же кинули на работу «по специальности» – по стране все-таки прокатилась волна уголовной преступности. Так что Андрей быстренько накидал сопроводиловку, постановления о заключении под стражу и со спокойной совестью передал Суховеева «сотоварищи», а также Отто в руки конвоя – конвой, между прочим, был из СИЗО Белорусского КГБ – нормальный такой конвой, я вам скажу.
