Впрочем. во время последней войны японцы уже имели сомнительное удовольствие ознакомиться с действием этого старинного оружия.
Кроме многоствольных, закрепленных на вертлюге – на красном корабле были лёгкие, магазинные арбалеты.
Сейчас сотня воинов, вооруженных этими арбалетами многократного действия, могла за четверть минуты выпустить тысячу стрел в ряды противника – и, можно поклясться, они их выпустили все до единой.
Японские матросы, которые оказались в этот недобрый час на палубе – стали походить на ежиков…
А потом, со скрежетом соприкоснулись борта, и на японскую шхуну с воем посыпались пираты… когда всё было кончено (и очень быстро) – капитан «Циин-хао» снял шлем в виде оскаленной тигриной морды – и сморшив хорошенький носик, обмакнула тонкий пальчик в кровь японского адвоката, специалиста по разводам…
На рубке «Накадзимы-Мару номер пять» появилось уже знакомое изображение смешного, пузатого водяного дракончика…
… Паша Шкуркин, пребывая в некотором недоумении, рассматривал рекламные щиты, выставленные в витрине «Апотека дядюшки Чэнь, старый очень старый Даос».
Среди наиболее интересных слоганов наблюдались следующие:
«Хочу поправиться! Хочу кушать. Но нет аппетита. ПеИте и будет!»
«Грибок гниль нога – самое надёжное средство!»
«Нога – корень здоровья!»
«Не хочу. Курить тоже»
«Мазь доктор Вей удаляет бородавки из бутылочки. Если где чешется – мазать из белой баночки через пять дней пройдёт»
«Чай пить хочу понос!»
«Средство для поправки» (нарисовано ужасного вида чудище)
«Попе плохо геморой»
«Самое лучшее невроз. Одна капля перед сном хочу спать! Муж не хочу!»
«Вот гад, а, скажи, Владимир Иванович? Капли от мужиков продаёт… ну, я ему сейчас…»
«Ну почему же только ОТ мужиков? Вот смотрите: „Капля. Выпил через десять минут, любить хочу. Для женщин!“ – я думаю, весьма полезная штука…»
«Да Вы что, Владимир Иванович? Вы представляете, что будет – купят, к примеру, подлюги-гимназистки, да своей же классной даме на перемене в чай и подольют… какая уж тут контрольная…»
«Павел, да на что нам этот китаёза, пойдёмте уже…»
«Нет, дорогой мой… я за потребительский рынок отвечаю! На этого обормота уже жаловались. Купила тут купеческая вдова Семибрюхова у него средство для похудания – и три дня потом из ретирадного места не вылезала… отравил, подлец! Ну, сейчас я протокольчик-то составлю… и деньги у меня кончаются…»
Но не судьба была помощнику полицмейстера поправить финансовое положение… Витрина старого, очень старого даоса разлетелась вдребезги, и под ноги Семёнову грянулся трепещущий кусок окровавленного мяса…
«Печень – констатировал Шкуркин – с признаками алкогольного цирроза – видите, ожирение?»
Семёнов в очередной раз пожалел, что сегодня утром плотно позавтракал…
Однако Владимир, проявив явно начинающий формироваться профессионализм, всё же подавил так хорошо за последние дни знакомый ему позыв, и сглотнув слюну, несколько охрипшим голосом произнёс:«Интересно, чья это печень?!»
Шкуркин, меланхолически, отвечал:«Да думаю, вряд ли дядюшки Чэня… он зелёным вином не балуется, в основном ганджубас покуривает…»
«Чего – чего он курит?»
«Cannabis Indica»…
«А-а – вот как! каннабис, значит!» – Семёнов всё равно ничего не понял. В гимназиях он не обучался, по слабости здоровья, был на домашнем. А в Морском Корпусе латынь была не в чести. Да и сам Семёнов с латынью, как весьма многие русские школяры, не дружил…
Вдохнув, Шкуркин достал из кармана форменного пальто аккуратно смятый лист газеты «Дальнiй Востокъ», приготовленный было для собственных естественных нужд (бумага тонкая, мягкая, и совсем не пачкается типографской краской), и, нагнувшись, осторожно, чтобы не обкапаться, прихватил шматок человеческого мяса:«Вещдок такого рода оставлять на мостовой не годиться! Вмиг бродячие собаки утащат…»
Потом Шкуркин на секунду задумался и добавил:«Или коты.»
Затем, держа в левой руке быстро намокающий красным свёрток чуть наотлёт, вытащил сзади, из-за пояса брюк верный «бульдог»: «Ну, пройдёмте, надо же посмотреть, кто это такую ценную вещь потерял…»
Колокольчик в дверях аптеки приветственно звякнул…
Сразу при входе, встречая гостей, висели традиционные красные вымпелы – слева с золотыми иероглифами «Кан-ти», а справа, разумеется, с серебряными «Тань-ши»…
Аптека была пуста… только тихо потрескивали ароматные палочки, курясь таинственными запахами…
Оглядевшись по сторонам, Шкуркин продекламировал:
«Наконец, я зашёл в аптеку,
которую посещал, должно быть,
ещё сам Конфуций, -
чтобы попросить себе Зуб Водяного Дракона,
который, как я слышал от друзей из полиции,
иногда сулит утешение
и никогда не приносит вреда.
Китаец, куривший трубку, спросил,
что меня беспокоит,
и я, как всегда, не сразу нашёлся с ответом.
„Стихи, эти проклятые стихи – ответил я,
Там, где другие видят красоту переживаний,
я кричу от боли!
И ещё: потом
меня тошнит кровью и темнеет в глазах,
знаете ли, ужасно больно… “
Аптекарь взял фарфоровую чашку
и показал где-то на её дне
воспалённую поверхность моей души.»
«Павел, Вы чего?» – с опаской спросил Семёнов.
Будто пробудившись, Шкуркин встряхнул головой и, положив печень на бронзовую чашку звякнувших весов («Три фунта ровно» – машинально отметил про себя Семёнов) отвечал:«Так, ничего-с… навеяло… но где же дядюшка Чэнь?»
Красно-лаковая дверь, ведущая в задние комнаты, распахнулась, и через неё, путаясь в шёлковой занавеске, в торговый зал выпал окровавленный человек…
«Как любопытно…» – с отстранённым, несколько философским интересом проговорил Шкуркин (Семёнов стал вообще замечать, что после знакомства с мадам Вонг и её водяными дракончиками стал Павел Андреевич каким-то задумчивым. Ходит и постоянно меланхолически вздыхает, как ломовая лошадь. И стихи вот эти непонятные… футуристические, без рифмы! Вообще, как поэт поэта, Семёнов его где-то даже понимал, догадываясь, отчего у его товарища эта душевная боль – которая бывает хуже, чем зубная… ).
«Да-с, посмотрите – весь с головы до ног в кровище – а раны-то где?»
Действительно, испачканный кровью, как жрец Митры во время жертвоприношения, довольно ещё молодой китаец, с опухшим, испитым лицом, обнажённый до заплывшей жирком талии, видимых ранений не имел…
«Может, из носа натекло?» – предположил с испугавшей его самого академичностью Семёнов (опыт, великое дело… когда в деревне поросёнка резали – он потом месяц мяса не мог есть, а вот поглядите-ка сейчас!)
