Молочница явно настроилась рассказать мне всю здешнюю историю с географией. Я понял, что не пропаду. Похоже, каждый парижанин готов часами вести беседы на подобные темы. Но мне пока вполне хватило, и я направил свои стопы к гостинице «Друг патриота».
Мамаша Грилье, совершенно квадратная особа неопределенных лет в огромном белом чепце и с вязаньем в руках, изучала мое удостоверение не меньше пяти минут, после чего, продолжая вязать, неопределенно хмыкнула и наморщила лоб:
— Секция 10 Августа, значит?.. Знаю, там граждане сознательные. А почему вы остановились не в Сен-Марсо, гражданин Люсон?
Здесь явно не теряли бдительности, но к этому я был готов, сообщив, что прибыл в славный город Париж по заданию нашего (место благоразумно уточнять не стал) якобинского клуба, значит, и дела мне предстоят здесь, в центре. А из Сен-Марсо каждый день не наездишься, потому как мы — патриоты, а не какие-нибудь там аристократы, у которых гинеи под подкладкой зашиты.
— Это верно, гражданин, — мамаша Грилье одобрительно кивнула и бросила взгляд на вязанье. — «Аристо» я и на порог не пущу! Ну что ж, лишнего с вас, гражданин, не возьму, потому как вы с виду, как есть, патриот. Настоящий, не из тех, что рванье носят и в колпаках красуются!
Эге! Похоже, красные колпаки на улице Серпант не в чести! Впрочем, удивлялся я недолго — колпаки носит голытьба из Сент-Антуана и Сен-Марсо, а мамаша Грилье как-никак — хозяйка гостиницы.
— Расписывайтесь, гражданин! — Вязанье было отложено в сторону, и передо мной возникла громадная тетрадь в черной обложке. — Поскорее, гражданин, скоро «связку» привезут…
— Как? — на всякий случай поинтересовался я, подумав, что речь идет о дровах или в крайнем случае постельном белье.
Ответом был взгляд, полный недоумения.
— А у вас как это называется? Или вы своих аристократов по одному «брить» возите? Ну так, наверно, у вас городишко, гражданин, маленький!
Я начал понимать. «Связка» — людей связывают и везут «брить»…
— Я, гражданин, ни одной «связки» не пропустила! Мне там место добрые люди всегда занимают — у самого эшафота, чтоб ничего не пропустить. А сегодня «связка» знатная — герцогиня… Страсть люблю, гражданин, когда этих дамочек-аристократок «бреют»… Герцогиня, два ее прелестных щенка, трое бриссотинцев20 проклятых… Всего двадцать четыре! Маловато, конечно, ну да скоро побольше будет! Так что расписывайтесь, пора мне. Сейчас позову гражданина коридорного, он вам поможет…
Хорошо, что вязание требует определенного внимания и мамаша Грилье не удосужилась взглянуть в лицо своего нового постояльца. Нет, я почувствовал не страх и даже не гнев. Бессилие — бессилие хотя бы на день, хотя бы на час уйти от Смерти. Еще одна Смерть сидела передо мной в деревянном кресле с высокой спинкой. Смерть ловко орудовала спицами и спешила на свой праздник, где головы отрубают уже не людям, а «связкам». Да, мне никуда не деться от Смерти — я прибыл в Ее заповедник, в Ее царство.
Я долго лежал на широкой низкой кровати, глядя в белый, в тонких трещинах, потолок. Сил не было. Странно, что я вообще способен двигаться, разговаривать, даже улыбаться. У меня не осталось сил даже на ненависть, а ведь когда-то я ненавидел этих мерзавцев, этих людоедов, бросивших Францию — мою Францию! — под нож «национальной бритвы». Господи, как я их ненавидел! Но сейчас я чувствовал лишь боль — фантомную боль, которая не может убить, но от которой нет спасения.
Наконец я пересилил себя, встал и, наскоро разложив свой нехитрый скарб, занялся камзолом. Сперва я вынул из-под подкладки гинеи — новенькие, тяжелые, сверкающие, после чего начал аккуратно, пядь за пядью, исследовать плотную ткань. Усилия оказались не напрасны. У самого воротника пальцы нащупали что-то странное. Вскоре передо мною лежала сложенная вчетверо тонкая пергаментная бумага. Сердце замерло — удача! Я — прежний, похоже, предусмотрел почти все. Может, сейчас я увижу адрес «Синего циферблата»…
Увы, там были только цифры. Несколько аккуратных строчек — и ни одной буквы. Увы, я, прежний, оказался слишком предусмотрительным. 1, 23, 11, 12, 19… Это мне ничего не говорило. Конечно, шифр и, конечно, не очень сложный. Такие записи следует расшифровывать быстро. В то же время это едва ли что-нибудь примитивное. Цифры не просто заменяют буквы — такое разгадывается за час. Нужен ключ — но этот ключ мне уже не принадлежал…
Я вновь упал на кровать, закинул руки за голову и прикрыл веки. Разгадка была рядом, совсем близко. Если удастся вспомнить хоть что-нибудь! Ведь это зашифровывал я сам — на крайний случай, самый крайний, подобный нынешнему! Что же я мог придумать?
Вновь поднеся бумагу к самым глазам, я принялся всматриваться в ровные строчки. Пять записей, очень небольших. Скорее всего адреса и фамилии — что еще можно прятать? Но тогда у меня должна быть с собой книга, причем самая невинная и обычная, какую можно купить в каждой лавке. А еще лучше — две или три книжки, одна из которых — настоящая. Но листать на сон грядущий надлежит все, иначе опытный глаз заметит, какую из книг брали в руки чаще. А остальное — просто. Буквы заменяются цифрами согласно тексту, причем номер берется каждый раз иной. Например, сначала «а» будет, скажем, «З», а потом — «21»…
Это я помнил. Когда-то приходилось пользоваться подобным нехитрым приемом наряду с иными, куда более сложными. Например, эту бумагу можно прогладить утюгом… Нет, еще раз поглядев на странную записку, я сообразил, что на такой бумаге тайнопись не проявится. Зато пергаментная бумага не размокнет в воде — и не впитает кровь.
Я вновь пробежал глазами по шифру. Какая жалость! Вот уж действительно, давно мне ведом терпкий вкус греха…
Я замер. Что за чушь? Почему…
…Давно мне ведом терпкий вкус греха…
Ах вот оно что! Все-таки я вспомнил… Вспомнил…
Давно мне ведом терпкий вкус греха, И пропасть черную уж зрю издалека, Черны грехи мои, но злато облаченья Меня слепит и гасит все сомненья…
Конечно, это могло быть случайностью. Несколько строчек, заблудившихся в памяти. Но могло быть и иначе. Тот, оставшийся вдалеке, подсказал. Ведь не обязательно иметь с собой книгу! Достаточно помнить наизусть десятка три строк…
Я бросился к столу, положил перед собой записку… и через несколько минут разочарованно вздохнул. Нет, ничего не получалось. Может, просто в памяти всплыла какая-то ненужная чушь. А может, я вспомнил не с самого начала — и, конечно, не все. Жаль. Поистине, черны грехи мои…
Я выписал строчки на отдельном листке и попытался вспомнить, откуда сие. Не Мольер, конечно, не Корнель. Что-то определенно поновее, причем автор явно нечасто беседует с Музами. Впрочем, дорога оставалась открытой. В Париже немало любителей поэзии…
