Спустя несколько минут скрипнули петли, тяжелая дверь отворилась, и посетители вошли в камеру, где находился опасный террорист. Богров лежал на кровати и, кажется, даже что-то насвистывал. При появлении посетителей он привстал, чтобы их разглядеть. Но никакого особого интереса и тем более волнения на его лице не отразилось.
– Это что еще за новое явление? – с усмешкой спросил он. – Провокаторов, что ли, решили мне подселить? Да сразу двоих…
– Начальство распорядилось поставить у тебя в камере телефонный аппарат, – объяснил заранее проинструктированный охранник. – Чтобы ты, значит, смог поговорить с родными и… ну, с родными. Эти господа – телефонные мастера – его установят.
Затем, повернувшись к Дружинину, тюремный страж заявил:
– Дверь я оставлю открытой, ежели что, зовите. Если, значит, буйствовать начнет и помощь потребуется.
– Хорошо, мы позовем, – сказал Дружинин. – Хотя, я думаю, никто тут буйствовать не станет.
Охранник вышел. Арестант все с той же усмешкой следил за посетителями. Те действовали удивительно быстро и сноровисто: инженер открыл чемоданчик и достал оттуда аппарат, а его помощник размотал моток провода и начал крепить его к стене. Все это было понятно и вопросов не вызывало. Но затем произошло нечто удивительное. Инженер выглянул в коридор, установил, где находится охранник, после чего кивнул своему помощнику, и они поменялись местами: инженер стал заниматься проводом, вывел его в коридор и стал крепить там, а помощник шагнул к кровати и произнес:
– Ну что, Богров, теперь мы можем поговорить.
Арестант усмехнулся еще шире:
– Ну, я же говорил, что вы никакие не мастера, а провокаторы. Сведения хотите получить? Имена, явки? Не дождетесь! На допросах не сказал, и вам не скажу!
– Ошибаешься, Богров, – сказал ему Углов. – Мы не из полиции. Мы совсем с другой стороны. Прибыли по заданию партии, чтобы привести в исполнение приговор, вынесенный ЦК. В партии знают, что ты давно сдавал своих товарищей, что в полиции у тебя даже было агентурное имя «Аленский». Ты и Столыпина убил, только чтобы избежать наказания со стороны партии. Но не удалось: мы тебя насквозь видим. Вот только не знаем, зачем тебе понадобилось это предательство: денег ты в полиции не брал, их тебе твой папаша был готов дать сколько угодно. Видно, это какая-то извращенная любовь к измене. Но нам недосуг исследовать извивы твоей подлой души. Наше дело – перерезать нить твоей гнусной жизни.
И с этими словами «телефонный помощник» извлек из потайного кармашка тонкий длинный стилет. При виде орудия убийства арестант вздрогнул, усмешка с его лица исчезла.
– Зачем вы хотите меня убить? – внезапно охрипшим голосом спросил он. – В этом нет никакого смысла! Меня и так казнят, мне говорили, приговор уже вынесен…
– Тебя должен казнить не царский палач, а назначенный партией мститель, то есть я, – объяснил Углов. – И казнят тебя не за убийство палача Столыпина, а за предательство. И эту новость газеты разнесут по всему миру, на страх прочим предателям. Так что смысл есть.
Арестант побледнел.
– Пощадите! – простонал он. – Я не хочу! Я вам расскажу… У меня есть сведения… Я убил Столыпина не чтобы обмануть партию! Тут было и другое!
– Вот как? – сказал Углов. – Интересно.
Его рука со стилетом, уже занесенная для удара, вернулась в прежнее положение.
– Если расскажешь сведения, интересные партии, мы, так и быть, сохраним тебе жизнь, – пообещал мститель. – Давай, говори. Так зачем ты убил премьера? Ни в России, ни в эмиграции партийное руководство такого задания не давало. Кто тебе его дал?
– Степан! – выпалил Богров. – Это все Степан! Он и пропуск в театр достал!
– Что за Степан? – нахмурился «телефонный помощник». – В ЦК такого товарища нет…
– Он сказал, что он из партии, – зачастил Богров. – Правда, что-то не сходилось, я не знал, что и думать… Он появился в последних числах августа, примерно 24-го. Встретил меня поздно ночью, возле дома. Сказал то же, что и вы: что в партии все известно о моей провокации, что я должен искупить вину кровью. Должен убить кого-то важного – может, самого царя.
– А что не сходилось? Почему ты стал сомневаться?
– Сам не знаю. Он как-то не так себя держал. И говорил иначе, чем наши. Тогда я спросил: «Значит, вы от Леонтьева, от эсеров?» Он ответил: «Ну да»…
– А Леонтьев никакой не эсер, а анархист, – понимающе кивнул Углов.
– Так я понял, что он лжет. Я так и не узнал, откуда он. Он был не из полиции – полицейских он презирал, говорил про них всякие гадости. Но он очень много знал. Про меня – все знал: мою семью, привычки, распорядок дня… Я понял, что это опасный человек. Тогда я решил бежать. Степану я сказал, что все сделаю, выполню его приказ. А сам купил билет до Москвы. Но когда сел в вагон – он уже сидел в моем купе! И сказал… Сказал, что разрежет меня на куски и выбросит в окно. И показал нож – вот такой же, как у вас…
Арестант кивнул на стилет в руке мстителя.
– Я понял, что не смогу от него скрыться. Мы вместе вышли из вагона, вместе вернулись к моему дому. Там, возле дома, он назначил мне следующую встречу. И с этого дня мы встречались еще два раза.
– Зачем? Он так тебя контролировал?
– Нет, не только контролировал. На следующей встрече он уточнил задание. Сказал, что я должен убить Столыпина. Сказал, когда, где: 1 сентября, в театре. А на последней встрече, 31 августа, дал мне «браунинг» и пропуск в театр. Сказал, что я должен войти в числе последних и что досматривать меня не будут. Так все и вышло. А еще он обещал, что судить меня не будут и отпустят вскоре после задержания. Вот тут он меня обманул…
– Как он выглядел, это Степан? – спросил Углов.
– Он невысокий, вроде вас… И, знаете, вообще… на вас похож. Волосы тоже светлые, небольшие усы… И глаза такие же серые…
– Какие-нибудь шрамы? Родинки? Другие особые приметы? – продолжал допытываться майор.
– Нет, ничего такого.
– И что, он был один? Без помощников?
– Вначале один. Но там, в вагоне… Когда я вошел в купе и увидел его, я отшатнулся, хотел бежать. Но проводник меня не пустил, захлопнул дверь. А потом, когда мы выходили – мы выскочили, когда поезд уже тронулся, – я заметил, что проводника на площадке не было. А ведь он должен там стоять при отправлении. И я решил, что это был его человек.
– Он ссылался на кого-то? Называл чьи-то имена – здесь, в Киеве, или в Петербурге, или за границей?
– Ну да, называл, – кивнул арестант. – Он сказал, что начальник Киевского охранного отделения Кулябко всегда окажет ему помощь. Хотя отзывался о Кулябке с большим презрением.
– А там, в театре, ты его видел? Этого Степана?
– Я вообще-то все время на Столыпина смотрел – где он, как его охраняют. Но в какой-то момент мне показалось, что я вижу Степана – он мелькнул в толпе. А может, мне только показалось…
– А потом, после покушения? Когда тебя допрашивали? Здесь, в тюрьме?
– Нет, больше я его не видел, – арестант покачал головой.
– А ты говорил о нем следователям, которые тебя допрашивали?
– Да, говорил. И они эти показания записали. Но они упорно считали Степана за одного из партийных руководителей. А когда я им говорил, что он вовсе не из партии, они только усмехались.
– Где проходили ваши встречи? Может быть, в гостинице, где он остановился? Или на квартире?
– Нет, я не знаю, где он жил, – заявил Богров. – Несколько раз пробовал узнать, но он всякий раз обрывал эти разговоры. А встречались мы на улицах – то на Крещатике, то на Владимирской горке. Благо погода стояла теплая…
– Хорошо… – задумчиво произнес «телефонный помощник». Стилет он совсем убрал в карман и теперь сидел, глядя в пол. – Сведения интересные. Степан, значит… Человек из ниоткуда… Да, такая информация стоит жизни.
Он встал, выглянул в коридор, сказал:
– Господин инженер, я тут все закончил. Может, вам помочь?
– Нет, не надо мне помогать, – ответил инженер Дружинин. – Я тоже заканчиваю. У тебя точно все? Больше в камере нам ничего не нужно?
– Нет, думаю, что ничего, – отвечал Углов.
– Ну, тогда можно удаляться. Где тут наша охрана? Ага, вот вы, голубчик. Все, можете запирать арестованного. Аппарат установлен!
– Значит, твой новый друг Петр Наливайченко говорит, что не знает никакого Степана? – спросил Углов у Вани Полушкина.
– Ну да, сказал, что нет такого. А расспрашивать подробно нельзя – он и так заинтересовался, что за Степан, откуда я такое имя взял, – отвечал Ваня. – И вообще, мне сейчас вроде не полагается киевскими делами интересоваться. Ведь мне предстоит совершенно новое поприще.
– Так куда он тебя направил – в Москву? – раздался голос Дружинина из другой комнаты.
– Нет, в Питер, – ответил Ваня. – Сначала в Питер, а потом за границу. Сказал, что передаст со мной послания Чернову, Соколову, другим зарубежным товарищам. А они уже должны решить, как меня использовать.
