Ознакомительная версия.
Кейвер услышал, как чужестранец, заталкивая полено в камин, подавил смешок. Принцесса Нейнти хихикнула. Кейвер почувствовал, как вспыхнуло его лицо, и решил рассмеяться.
Нейнти – все еще очень юная, но уже красивая нежной, хрупкой красотой – обхватила руками колени и уставилась на огонь.
В последовавшей тишине (которую нарушило только «гмм, да» будущего заместителя вице-регента) Закалве перевел взгляд с нее на Кейвера и подумал – под потрескивание поленьев и танец алого пламени – о том, что эти двое молодых людей сейчас очень похожи на изваяния.
«Узнать бы хоть сейчас, хоть раз, – подумал он, – на чьей я стороне. Вот я сижу здесь, в этой дурацкой крепости, набитой сокровищами, нашпигованной аристократами, какими уж ни есть, – (он заглянул в пустые глаза Кейвера), – которую осаждают бесчисленные орды противников с веревками и крючьями, грубой силой и грубым умом, сижу, пытаясь защитить этих хрупких самодовольных созданий, вскормленных тысячелетними привилегиями, и совершенно не понимаю, правильно ли поступаю в тактическом и стратегическом плане».
Разумы Культуры не проводили таких различий, для них это были вещи взаимосвязанные. На подвижной шкале их диалектической нравственной алгебры тактические ходы объединялись в стратегию, стратегия раскладывалась на тактические ходы. Они не предполагали, что мозг млекопитающего может справиться с такими вещами.
Закалве вспомнил слова Сма, сказанные давным-давно – в том новом начале (которое само по себе было производным от вины и боли). Сма говорила, что они имеют дело с непредсказуемой ситуацией, где правила создаются по мере того, как ты действуешь, и годны лишь на один раз, где по природе вещей ничего нельзя знать наперед, где ничего нельзя предвидеть или даже прикинуть с ощутимой вероятностью. Все это звучало очень мудрено и отвлеченно, порождая желание в этом разобраться, – но на деле сводилось к людям и проблемам.
На этот раз все свелось к этой вот девушке, почти ребенку, запертой в большом каменном строении вместе с подонками или сливками общества (зависит от того, как посмотреть), чтобы выжить или умереть здесь, – это зависело от правильности его советов и от того, насколько точно шуты из замка смогли бы их выполнять.
Он заглянул в лицо девушки, освещенное отблесками пламени, и почувствовал нечто большее, чем смутное желание (девушка была привлекательна) или отеческая забота (она была так юна, а он, невзирая на свою внешность, так стар). Назовите это… он не знал как. Наверное, пониманием того, что за этим эпизодом стоит подлинная трагедия: крушение Установлений, исчезновение власти и привилегий, а с ними и всей сложной иерархической системы, символом которой был этот ребенок.
Грязь и нечистоты, обовшивевший король. За воровство – увечье, за инакомыслие – казнь. Смертность среди младенцев астрономически высока, средняя продолжительность жизни микроскопически низка. Нищий трудовой люд видит рядом с собой тонкую прослойку богатых и привилегированных, которые стремятся сохранить темную власть знания над невежеством (хуже всего, что так было везде; все повторялось; самые разные вариации одной и той же искаженной темы во множестве мест).
И эта девушка, которую называют принцессой. Суждено ли ей умереть? Закалве знал, что против них идет война, и та же логика, по которой в случае победы ей доставалась власть, требовала ее исчезновения, устранения в случае неудачи. Высокое положение обязывало, и девушку ждал или раболепный поклон, или подлый удар ножом – в зависимости от исхода борьбы.
Внезапно, среди отсветов пламени, он увидел ее постаревшей, запертой в сыром подземелье, одетой в жалкие лохмотья, поедаемой вшами: она ждет и надеется, голова обрита наголо, лицо посерело, глаза потемнели и впали. Наконец в снежный день ее выводят наружу и ставят к стене, чтобы расстрелять из луков или ружей, – или кладут на плаху.
Нет, пожалуй, это слишком романтично. Может, ее ждет отчаянное бегство, безопасное убежище, одинокая и горькая ссылка, в которой она будет стареть и грубеть. Чрево ее сделается бесплодным, мозг отупеет, она всю жизнь будет вспоминать о золотых днях, сочинять тщетные воззвания, надеяться на возвращение – и, окруженная заботой, непременно станет ненужной, будучи обречена на такую участь всей своей предшествующей жизнью. Но это не возместится ничем из того, что причиталось ей по праву рождения.
Закалве понял, с болью в душе, что девушка – пустое место, всего лишь бесполезный элемент совсем другой истории; история эта – с подсказками или без подсказок Культуры, которая будет изменять ход событий так, как считает правильным, – закончится тем, что для большинства жителей планеты настанут лучшие времена, их будет ждать не такая тяжелая жизнь. Но не эту девушку. Все произойдет позже.
Если бы она родилась двадцатью годами ранее, то вполне могла бы рассчитывать на удачный брак, доходное имение, доступ ко двору, могла надеяться родить здоровых сыновей и талантливых дочерей… А двадцатью годами позднее – на то, что отыщет мужа с деловой хваткой, или даже (если это патриархальное общество вдруг станет развиваться неимоверно быстрыми темпами) на то, что заживет собственной жизнью: посвятит себя науке, коммерции, благотворительности.
А возможно, и встретит смерть.
Высоко в башне огромного замка, стоящего на черной скале, над заснеженной долиной, осажденного, грандиозного, набитого сокровищами империи, он сидит у камина рядом с печальной и прекрасной принцессой… А ведь когда-то он мечтал об этом, снедаемый жаждой и тоской. Это казалось тканью жизни, самой ее сутью. Так откуда же горечь?
«Нужно мне было остаться на том берегу, Сма. Может, я и в самом деле слишком стар для таких дел».
Он заставил себя отвернуться от девушки. Сма утверждала, что он слишком склонен к сопереживанию, и, пожалуй, была недалека от истины. Он сделал то, о чем его просили; он получит плату, а когда все это закончится, он будет просить прощения за преступление, совершенное когда-то.
«Ливуета, скажи, что простишь меня».
– Ой! – воскликнула принцесса, глядя на обломки стула.
– Да, – смущенно сказал Кейвер. – Это… гмм… боюсь, что это я. Это был ваш стул? Вашей семьи?
– Нет-нет, просто я помню его, это стул моего дяди, эрцгерцога. Из охотничьего домика. Над ним висела большущая звериная голова. Я всегда боялась садиться на него – вдруг голова сорвется со стены, клык вонзится мне в голову, и я умру? – Девушка обвела взглядом обоих мужчин и нервно хихикнула. – Вот дуреха, правда?
– Ха! – сказал Кейвер.
(Он смотрел на них обоих, объятый дрожью, и пытался улыбаться.)
Кейвер рассмеялся:
– Обещайте не говорить дядюшке, что это я сломал его стул, иначе он больше никогда не пригласит меня на охоту! – Смех его стал еще громче. – А что, может, однажды он повесит на стену мою голову.
Девушка взвизгнула и прижала ладонь ко рту.
(Он отвернулся, снова дрожа, бросил новое полено в огонь – и не заметил ни тогда, ни позже, что это был обломок того самого стула красного дерева, а вовсе не полено.)
Сма подозревала, что на многих кораблях экипаж состоит из безумцев. Более того, она подозревала, что некоторые корабли и сами не вполне в себе. На сверхбыстром дозорном корабле «Ксенофоб» команда насчитывала всего двадцать человек, а Сма давно заметила: чем меньше экипаж, тем удивительнее его выходки. А потому, еще до того, как модуль пришвартовался в ангаре, она приготовилась к странным поступкам со стороны ксенофобцев.
Когда Сма выходила из модуля, ей протянул руку молодой парень; другой рукой он закрыл нос и чихнул. Сма отдернула свою ладонь, глядя на его красный нос и слезящиеся глаза.
– Эйс Дисгарб, госпожа Сма, – сказал парень со слегка обиженным видом, шмыгая носом и моргая. – Добро пожаловать на борт.
Сма снова протянула руку – осторожно. Рука парня была горячей, как огонь.
– Спасибо, – сказала Сма.
– Скаффен-Амтискав, – произнес автономник за ее спиной.
– Привед. – Молодой человек помахал автономнику, затем вытащил из рукава кусочек материи и промокнул нос и глаза.
– Вы что, нездоровы? – спросила Сма.
– Небного. Простудился. Прошу бас. – Он показал рукой направо. – Пожалуйста, за бной.
– А, простудились. – Сма кивнула и зашагала в ногу с ним.
Одет он был в джелабу, словно только что встал с постели.
– Да. – Молодой человек повел их к выходу из ангара, мимо малых летательных аппаратов, спутников и прочих подобных штуковин. Он снова чихнул. – У дас да корабле что-то броде эпидебии.
Они проходили в этот момент между двумя стоявшими близко друг к другу модулями. Сма, шедшая вплотную за молодым человеком, быстро повернулась и посмотрела на Скаффен-Амтискава, беззвучно спросив: «Что?», но машина качнулась туда-сюда, словно пожимая плечами. «Я ТОЖЕ НЕ ПОНЯЛ», вывел он в поле своей ауры – серыми буквами на розовом фоне.
Ознакомительная версия.
