свои бумажки и показав мне язык, вышла из кабинета.Ждать мне ее пришлось минут пятнадцать. За это время я уже успел трижды позвонить по телефону, а теперь стоял у окна и разглядывал грязную весеннюю улицу.— Чего ты туда пялишься? — от порога набросилась на меня Нюрка, — Пошли быстро, пять минут у тебя! — нетерпеливо притопнула импортной туфлей Злочевская.Прокурорская приемная была рядом и много времени на дорогу у нас не ушло. Сквозняком пролетев через стоящих и сидевших посетителей, мы с Анной Романовной, притормозив у самого тамбура, уже совсем степенно вошли в кабинет.За большим полированным столом сидел тот самый старший советник юстиции, который поначалу на арест Алеши санкции мне не дал. И вот теперь я снова у него, но просить теперь буду обратного. Чтобы Вязовскина он выпустил. Вернее, чтобы не помешал мне его выпустить.— Что-то не пойму я вас, молодой человек! — ухмыльнулся почти глумливо старший советник, — То из кожи вон лезете, чтобы арестовать своего подследственного, а теперь под подписку его отпустить готовы? Правильно я вас понимаю? — с насмешливым непониманием разглядывал меня прокурор Октябрьского района.— Позвольте полюбопытствовать, лейтенант, что за обстоятельства заставили вас прийти к такому решению?Это он, что, таким образом намекает мне, что подозревает меня в какой-то корысти?— Личной заинтересованности, если вы на это намекаете, у меня нет! — твердо посмотрел я в глаза прокурору, — Обстоятельства изменились и для следствия целесообразнее будет Вязовскина выпустить под подписку о невыезде! — я по-прежнему не отводил взгляда от внимательных прокурорских глаз.Мужик смотрел на меня, как на настырного чижика, который пытается протиснуться между стальных прутьев клетки.— Ну, дядя Валера-а-а! — неожиданно и тягуче раздалось у меня из-за спины.— А ну брысь отсюда! — в ответ на неуместный нюркин возглас рявкнул прокурор района.Сзади, через секунды три, послушно хлопнула закрывшаяся дверь, но до этого я услышал, как Злочевская фыркнула, ничуть не стесняясь и не скрывая своего недовольства. Странные царят порядки в этих стенах! Ну да бог с ними, в чужом монастыре каждый дрочит, как хочет.— Ты не ответил, лейтенант, зачем тебе понадобилось арестованного отпускать? — продолжал настаивать на моей откровенности "дядя Валера".— Особой нужды держать его теперь в СИЗО нет, это раз! — начал я фрагментарно колоться, — И скоро, я думаю, будет возбуждено еще одно уголовное дело. В отношении работника милиции. Это два. Более того, я полагаю, что дела эти будут объединены в одно производство и, как вы сами понимаете, подследственность эта станет вашей, прокурорской! Это три.Прокурор теперь смотрел на меня не, как на мелкого пернатого в птичьей клетке, а, как на вертлявую обезьяну с гранатой, которая едет с ним в одном "Запорожце".— Ты уверен? — только и спросил он, сверля меня своими въедливыми прокурорскими глазами.— Так точно, Валерий Савельевич! — как можно тверже отчеканил я, — Вероятность того, что так и будет, очень велика. Мне просто нужно ваше понимание.— Это ты про Мухортова говорил, когда про работника милиции обмолвился?— Так точно, про него! — не стал я лукавить, понимая, что, чтобы вычислить в этой ситуации майора, особого ума непотребно.
Прямо из Октябрьской прокуратуры и не заезжая в РОВД, я направился в СИЗО. В застенках которого томился бздливый аферист Алёша Вязовскин. Ехал я туда, намереваясь сделать коварному газовщику-отравителю предложение, от которого ему будет чрезвычайно трудно отказаться. Особенно после почти трёх недель пребывания в непривычных условиях тюремного камерного общества.
Пройдя все тамбуры и предбанники с лязгающими замками и резкими звонками сигнализаций, я наконец оказался в допросной.
Ждать Вязовскина пришлось недолго, конвойный привел его минут через пятнадцать. За это время я успел разложить на крепко привинченном к полу столе уголовное дело Алёши.
Поначалу я не узнал появившегося на пороге некогда холёного и вальяжного книголюба-газовщика. Передо мной стоял совсем другой человек. Обряженный в какие-то, даже для скудных советских времен, безликие и очень неновые обноски. Мало того, в глаза бросалось то, что эти обноски были явно с чужого плеча. И еще, упитанная луноликость прежнего Алёши Вязовскина существенно утратила свою округлость. Которую сейчас, без особых натяжек, можно было бы уже счесть, как не округлость, а овальность. Что, на мой неискушенный взгляд, пошло только на пользу моему подследственному. Потому что вместо узких китайских щелок, на их местах появились, хоть и не полноразмерные, но уже вполне человеческие глаза.
— Здравствуй, Алексей! — продолжая разглядывать душителя молодых пролетарок завода "Прогресс", я гостеприимно указал ему на привинченный к полу стул. — Присаживайся! Как тебе тут живётся? Освоился?
Своих эмоций, которые волнами, как как разноцветные переливы на шкуре хамелеона, менялись на лице Алеши, тот даже не пытался скрывать. Растерянность, жалкая тень ненависти и потом униженная подобострастность, сменяли друг друга, не задерживаясь надолго. Вязовскин никак не мог определиться со своим отношением ко мне.
Видя, что Алексей в некотором затруднении и даже не может от переполняющих его чувств со мной поздороваться, я решил ему помочь.
— Знаешь, Вязовскин, а ведь я пришел сюда, чтобы дать тебе свободу! — немного напыщенно произнес я красиво сформулированную фразу.
И лучшей оправой этому лингвистическому бриллианту сейчас были окружавшие нас стены, сработанные в дизайне серой "шубы". Железная дверь с глубокой раковиной глазка и решетки в четыре ряда на высоко поднятом окне, также выразительно обрамили мою изящную сентенцию.
— Как... свободу...?!!! — гримаса жалкой недоверчивости и робкой надежды искривила юный овал лица Вязовскина, превратив его в подобие трапеции, — Это правда?!! — сиделец даже подскочил на стуле, но быстро опустился назад.
Похоже, что какие-то первичные навыки добродетельного поведения в обществе и элементарные представления о субординации, Вязовскину в этих стенах уже успели привить.
— Правда, Алексей, правда! — подтвердил я перспективу сбычи самой сокровенной мечты любого арестанта, — Если мы сейчас с тобой найдем общий язык и ты пообещаешь больше не смотреть на меня с презрением, то прямо из этого помещения мы с тобой выйдем на улицу. Даже не возвращаясь в камеру! — озвучил я окончательно добивший Вязовскина аргумент.
— Я!.. Я! ... больше никогда я не буду!!... с презрением!!! — по всё еще перекошенному лицу Алеши непрерывными блестящими дорожками потекли слёзы.
— Ну вот и славно! Вот и хорошо! — я отвлекся от созерцания сидельца и начал раскладывать на столе ближе к нему чистые листы и авторучку, а перед собой бланки протокола допроса.
