склонил голову.
— Продолжим, людие, — сказал келейник. — Следующий!
Кирилл опустил веки.
Он увидел: невыразимо прекрасные личики еще не рожденных, но уже давно любимых младенцев; лица детей постарше, лишенные света разума, отмеченные знаками неведомых болезней, печатями близкой и неотвратимой смерти; иконные лики их матерей — и молодых, и безвременно состарившихся — с безнадежной надеждой или безропотной покорностью в усталых глазах; лица мертвых, сделавших беспросветными дни и ожививших демонов ночи или напротив, согревающих сердца в ожидании далекой и навсегда счастливой встречи…
Он узнал о страстных желаниях: обретения богатырской силы в видах справедливейшего воздаяния всем обидчикам без исключения, отыскания сказочных по богатству кладов для получения абсолютного счастья, присоединения к своему наделу соседского лужка после смерти его одинокого зажившегося хозяина и безубыточной до самого конца времен оптовой торговли просом…
Он почувствовал: застарелую горечь одиночества, благоговейное восхищение от осознания себя в таком удивительном мире и неутолимую жажду понять хоть что-либо по этому поводу, изматывающую тяжесть постыдных тайных грехов, теплую благодарность за чью-то бескорыстную помощь и неизъяснимую радость бытия, которую непременно требовалось честно поделить между всеми-всеми людьми…
Нескончаемый поток двигался и двигался сквозь него, а сам он странным образом тоже плыл в этом потоке…
* * *
— Плохо выглядишь, княжиче, — обеспокоенно заметил брат Илия, когда за ними была притворена дверь очередной келии. — Не нравится мне это.
— Еще осталось девять общих спален, до двух десятков человек в каждой, — известил брат Иов, — да две дюжины келий — от одного до четырех.
Келейник согласно покачал головой:
— Ни сегодня, ни даже завтра со всеми управиться не выйдет — понятное дело. Может, отдохнуть или прилечь пожелаешь?
— Нет.
— Тогда вот что: давай-ка спустимся во двор, хотя бы посидишь немного на свежем воздухе, развеешься. Не противься, Бога ради, яви милость да благоразумие. Пойдем, пойдем.
Снаружи, как выяснилось, уже и рассвело давным-давно, и даже стало подбираться поближе к полудню.
Кирилл откинулся на спинку лавочки, с удовольствием щурясь на солнце, по которому со вчерашнего дня, оказывается, успел хорошенько соскучиться. Брат Илия оставил его и вскоре вновь появился в сопровождении отца Паисия. В руках лекарь держал два разновеликих терракотовых сосудца:
— Выпей, княжиче. Вот этот маленький — не дыша, залпом и до дна. А этим тут же запьешь потом.
Кирилл опрокинул в себя содержимое того, что был предложен первым, передернулся от омерзения:
— Пхэ-э-э! Вот гадость-то… Что это — дерьмо с полезными травками? Ой, простите, отче.
— Нет. Настой на дохлой кошке. Дерьма там лишь самая малость — для скусу… — он коротко и ехидно хохотнул. — Ну что: как я тебя в ответ-то? На-ко, на-ко, запей побыстрее.
— А это…
— А это всего-навсего виноградный сок. Ты ровно дитя несмысленное, княжиче. Тебе же силы надобны, да не так, чтобы только для подвига твоего хватило. На будущее они тоже лишними не будут. Есть хочешь?
— Нет, отче.
Лекарь хмыкнул:
— Нет — так нет. Тогда продолжай отдыхать. Если все-таки надумаешь — отправляйся в общую трапезную, для тебя тут же накроют. В поварне на всякий случай предупреждены. Кстати, оладушки яблочные нынче просто на диво хороши. Сладкие, воздушные, к тому же пахнут-то как — м-м-м! А ты их, голубчиков, сверху сметанкою, сметанкою. Да с веретенца молодым медком по кругу основательно этак, не скупясь…
Внимательно заглянул ему в глаза, забрал пустые сосудцы и удалился, подмигнув напоследок.
Зелье в совокупности с заманчивыми описаниями отца Паисия подействовали достаточно быстро. Кирилл беспокойно завозился, сглотнул набежавшую слюну и решительно поднялся с лавочки. Украдкой наблюдавший за ним из окошка отец Паисий кивнул удовлетворенно, после чего обратился к отцу Варнаве:
— Слух о дознавателе дивном по приюту пополз, отец игумен. Послушники, которые еду передают, проговариваются. Да и галерейные, что по нужде выводят, такоже бывают на язык невоздержаны.
— Я не против — то нам только на руку.
— Это верно. Но неплохо бы братиям стать еще более словоохотливыми. В тех келиях, что пока не проверены. И пусть живописуют поярче тайные духовные дары чудодея-прозорливца. Поярче! А если даже и прилгнут при том, да не вменится во грех им.
— Хм… Ты знаешь, очень даже дельная мысль. Благословляю.
— Только от княжича сие желательно утаить. Боюсь, не поймет помощи нашей гордый витязь.
* * *
— Открывать, что ли? — спросил галерейный послушник, держа руку на засове.
— Повремени, — остановил его брат Илия. — Это уже четвертая палата за сегодня будет, княжиче, — не многовато ли сразу? Может, снова передохнёшь?
— Ага! И тут же отец Паисий опять набежит со своим снадобьем духовитым. Нý его, уж как-нибудь позже. Как можно позже.
— Будь добр, погляди-ка на меня… Ладно, так и быть. Открывай, брате.
Кирилл уже привычно пропустил вперед келейника с братом Иовом. Он был еще в дверях, когда раздался крик:
— Явите милость, люди добрые! Не надобно меня ко княжичу, сам скажу! Мой грех, я убил! И что струсил, сразу не объявил себя — простите милосердо!
Невысокий жилистый человек, по виду — достаточно зажиточный ремесленник низшей, Градской гильдии, упал перед братиями в земном поклоне. Брат Иов сноровисто поднял его и взял под руку. Под другую тут же — брат Илия.
«Ну вот и всё. А я так и не пригодился…» — разочарованно подумал Кирилл. Внутри него будто мгновенно растворилась какая-то твердая основа — разом обмякли, противно задрожали ноги, а в голове очень далеко и невнятно забормотали многочисленные недовольные голоса. Он поспешил опереться о дверной косяк.
— Каин!
— Душегуб!
— Ирод окаянный!
В воздух в праведном гневе взметнулись кулаки, странники угрожающе задвигались вперед.
Брат Илия позвал громко, притом как-то по-особому:
— Людие!
Постояльцы остановились и умолкли, кулаки опустились, разжавшись.
— И нас такоже простите! — келейник оглянулся, проговорив потише:
— Пойдем-ка, княжиче.
Уже за дверью добавил:
— Из приюта сейчас мы убийцу выводить не станем — зачем снаружи людей сторонних искушать, верно? До ночи побудет под запором да присмотром в той же келейке, где и проживал, а как дальше — уже отцу настоятелю решать. Во двор сам сойдешь или помощь понадобится?
— Нет… То есть, не понадобится.
Далекие невнятные голоса в голове окончательно утеряли последние признаки человеческой речи, превратились в такое же далекое пульсирующее гудение, которое очень мешало составлять фразы.
Как будто на чужих ногах Кирилл спустился по лестнице. При выходе неловко и запоздало прикрылся ладонью от неожиданно больно ударившего по глазам неяркого закатного солнца, пошатнулся. Крепкие руки отца Паисия подхватили его.
— Да я… сам дойду… отче.
— Ну да, ну да. Уже дошел — лишь самая малость до краешка
