– Привезли какой-нибудь приказ?
– Нет, – сказал Пушкин. – Мне всего лишь требуется содействие…
– Ну, это извольте, – с заметным облегчением сказал Чарута. – В соответствии с циркуляром – чего ваша душенька желает.
– Мне срочно нужно в Сарское… Верхового коня, из лучших.
– У нас все лучшие, сами знаете, одров не держим-с, не какой-нибудь Мелитопольский драгунский…
– Коня, немедленно… и двух-трех жандармов. На всякий случай, могут понадобиться…
– Извольте, – сказал Чарута, вышел в сенцы, и слышно было, как он непререкаемым тоном отдает распоряжения, сопровождая их истинно кавалерийскими фиоритурами. Вернувшись, ротмистр сказал чуточку покровительственно: – Как видите, все устроилось в лучшем виде, уже через пару минут… Что стряслось, могу я знать, или…
– Собственно говоря, ничего еще не стряслось, – сказал Пушкин, от нетерпения переступая на месте. – Но, возможно…
Он решился – показалось, что, произнеся это вслух, сможет снять с себя хоть чуточку тяжелой ноши. И закончил со спокойствием, поразившим его самого:
– Возможно покушение на государя…
– Так-так-так, – сказал Чарута, не изменившись в лице, разве что самую малость щурясь. – По нашей, стало быть, линии?
– Похоже.
Совсем уж тихо Чарута спросил:
– Может, весь эскадрон поднять в седла?
– Вряд ли, – сказал Пушкин. – Это… это бессмысленно, соль тут не в количестве людей…
– Маслом каши не испортишь.
– Нет, – сказал Пушкин. – Может случиться все же, что мы будем выглядеть смешно, глупо, нелепо… Ага, я слышу, все готово? Извините, ротмистр, не до разговоров, нужно успеть, вдруг я все же угадал правильно…
Ротмистр Чарута не пошел вслед за ним сразу, но через некоторое время отворил дверь и направился из дома, бормоча себе под нос:
– Это светский франтик может бояться выглядеть смешным, глупым и нелепым, а хороший жандарм таких глупостев опасаться не должен…
Постояв все же на крылечке в задумчивости, он в конце концов тряхнул головой, словно бросаясь в воду, перегнулся через перила и крикнул подчаску:
– Сафронов! Ну-ка, ко мне живенько! – И, когда тот подбежал, распорядился словно бы даже с ленцой, совершенно невозмутимо: – Кликни-ка, голубь, нашего Моцарта, пусть бежит с трубой со всех ног, и боевую тревогу по эскадрону!
Не прошло и минуты, как сигнальная труба завела пронзительную, чистую, тревожную трель.
Еще примерно через четверть часа некий светский франт, чье имя для Большой Истории несущественно, округлив глаза в восторженном ужасе, живописал двум добрым знакомым, точно так же одетым, словно лондонские дэнди:
– На сей раз, господа, Александр Сергеевич Пушкин в своих проказах определенно перегнул палку и хватил через край. Боюсь даже думать, чем дело может кончиться. Можете себе представить, что я только что собственными глазами видел на Гороховой? Верхом на коне, во всю прыть, безудержным галопом, как какой-нибудь дикий башкир, несется Александр Сергеевич – шляпу потерял, немилосердно понукает бедное животное. А следом, в погоню – трое жандармов в полной форме, не только с саблями, но и с карабинами у седла… Да-с, именно так и обстояло, это еще не все. Я сам глазам своим не поверил… Ma parole, через самое короткое время вслед устремившейся за Пушкиным погоне несутся еще жандармы, и тоже верхами, числом не менее эскадрона, и вид у них самый решительный, можете себе представить… Это что же нужно такое натворить? Для ареста генералов, говорят, посылают менее, а тут – не менее эскадрона по следам Пушкина…
К Пушкину он относился самым что ни на есть доброжелательным образом, и потому повествовал без малейшего злорадства, с робким, оглядчивым сочувствием. Его собеседники ахали и тоже круглили глаза. Как это всегда случается в этом городе, по секрету, являющем собою не Северную Пальмиру, а большую деревню, рассказ о небывалом происшествии начал моментально распространяться, обрастая новыми живописными и достоверными подробностями, изумившими бы тех, кто слушал его первыми, не говоря уж о самом очевидце…
…Постройки, где квартировали лейб-гусары, остались позади. Кони неслись, не сбавляя аллюра, и кто-то шарахнулся с дороги, вскрикнув сердито и недоуменно, кто-то прижался к стене – подобные бешеные кавалькады здесь были редкостью невиданной. Не обращая внимания на переполох, разгоравшийся вокруг, Пушкин нахлестывал коня, и следом грохотали копыта: двое жандармов держались за ним, а вот третий что-то отстал…
Свернув к Старому саду, он с уверенностью долго здесь жившего человека направил коня к однотипным «кавалерским домикам». С горьким неудовольствием успел подумать, что этот мерзавец, то ли оживший труп, то ли непонятно кто, вдобавок ко всем наглостям обосновался там, где когда-то проживал знаменитейший историограф Карамзин…
Натянул поводья так резко, что конь, храпя и разбрасывая пену, взмыл на дыбы. Спрыгнув с седла, Пушкин, не теряя времени, кинулся на крыльцо, навалился на дверь, она оказалась незапертой, и он, ворвавшись в переднюю, едва не растянулся.
Из угла выдвинулся лакей – судя по сонному виду и какой-то особой печати российской расхристанности, не имевший никакого отношения к этим, а представлявший собой типично отечественное произведение. Кинувшись к нему, Пушкин без всяких церемоний сграбастал его за ворот незастегнутого архалука и рявкнул шепотом:
– Барин где? Англичанин?
– Где ему быть… – сказал слуга равнодушно, подавляя зевок. – В кабинете изволят архитектуру изучать…
Он невольно показал рукой направление, и Пушкин бросился в ту сторону. За спиной убедительно грохотали сапоги жандармов. Дверь, еще дверь…
Большая комната, почти пустая, напоминала мастерскую или студию архитектора: она была свободна от мебели, почти все ее пространство занимал большой стол на козлах из неоструганных досок, и на нем красовался искусно выполненный макет обоих дворцов, Екатерининского и Александровского, с прилегающими ландшафтами. Сделано все было с большим изяществом и точностью – дворцы из раскрашенного картона, куски синего стекла, повторявшего формой пруды и все прочее – но разглядывать эту красоту было некогда. Мистер Джордж Гордон, склонившийся над макетом, с видом сосредоточенным и отрешенным водил висевшим на веревочке просверленным черным камнем над тем участком у большого пруда, где сразу угадывалась и Руина, и Готические ворота, и Пирамида. Напрягая зрение, Пушкин рассмотрел там крохотную, не больше половины мизинца, темную куколку, как две капли воды похожую на виденный им рисунок, на…
