и наставников. Они выполняли свой долг, и выполняли его так, как считали наилучшим. Вам следовало бы не запираться в своей «башне с окнами цветными», как писал наш поэт Бальмонт, а действительно отвечать на поданные отношения. Насколько я могу понять, инцидент исчерпан? Острые слова сказаны, пар, так сказать, выпущен, можно двигаться дальше?
Штатский нехотя поднялся, раздражённо захлопнул так и не пригодившуюся, считай, папку.
– Я вас только попрошу, господин подполковник, – никаких больше самостоятельных действий, хорошо? Снеситесь с Охранным отделением. Вы вот геройствовали, а нам теперь этих эсдеков снова ловить по всей России и Европе…
– Так вы их ни здесь, ни там не ловите, – пожал плечами Аристов. – А если и ловите, так почти сразу и выпускаете. Или отправляете в смешные ссылки, откуда они немедленно и успешно сбегают. Вы не задумывались, господин статский советник, почему усилия ваши пропадают, считай, втуне?
– Потому что Россия – страна европейская и гуманная, – резко ответил штатский. – Потому что у нас суд присяжных, который раз за разом оправдывает бомбистов или, по крайней мере, спасает многих из них от петли. Военно-полевые суды, как вам известно, подполковник, хоть и введены вновь после зимней смуты, но, к сожалению, своих эсдеки всякий раз умеют вытащить в суды общей юрисдикции. К сожалению, замечу я. Но – мы верные слуги государевы и выполняем приказы. Работаем так, как можем.
– Тогда не мешайте работать тем, кто не связан подобными ограничениями. – Аристов в упор смотрел на советника. – Вы понимаете, сударь? Не ме-шай-те. Террор – он работает в обе стороны, не так ли?
– Этих фанатиков вы не запугаете, – не сдался штатский. – Им чем больше «жертвою павших в борьбе роковой», тем лучше. Вербуют новых прекраснодушных идиотов.
– Но уж раненых-то, попавших к вам живыми, вы, я надеюсь, не выпустите?
– Не выпустим, – впервые на лице чиновника появилось нечто, похожее на человеческую улыбку. – Для публики они все погибли. Будут долгое время валяться по тюремным госпиталям, под особым надзором. А когда поправятся – по государеву указу поедут далеко-далеко за Туруханск, так далеко, что и представить трудно. В каторжные работы.
– Что ж, это уже что-то, – кивнул Две Мишени. – Хотя лучше было бы их повесить – за посягательство на августейшую особу. В Маньчжурии я если чему-то и научился, так лишь тому, что убитый солдат противника уже никогда не станет в тебя стрелять. Даже если на его место встанет новый.
– Оставим эти софизмы, – поморщился штатский. – Я сказал всё, что хотел, господин подполковник. Не предпринимайте более никаких акций. Прошу вас, ваше превосходительство господин генерал, – удержите ваших офицеров от, возможно, патриотических и верноподданнических поступков, оборачивающихся, увы, изрядными проторями в областях, кои не сразу заметны.
– Мы примем к сведению вашу просьбу, господин советник, – холодно ответил Немировский, вставая. – Не смею более вас задерживать.
Штатский поднялся.
– Будет жаль, ваше превосходительство, если всё моё красноречие пропадёт даром.
– Могу вас заверить, господин советник, – отнюдь не пропадёт.
Господин советник вновь поморщился, словно раскусив лимон, но ничего говорить уже не стал. Молча поднялся, поклонился и вышел вон.
– Мы с вами, Константин Сергеевич, как заправские бандиты теперь. Перо в бок – и в дамках, так, кажется, у них говорят?
– А какой же был выход, государыня моя, Ирина Ивановна?
– Никакого, – вздохнула оная государыня. – Но всё равно – не сложат господа эсдеки два и два? Не подвергнем ли мы опасности юную m-lle Солонову?
– Нет. Объявлено, что инсургенты подорвались на собственных бомбах. Тела родственникам не выданы, захоронены в безымянных могилах, хоть и по церковному обряду. Тех, кто выжил, будут долго держать по разным тюрьмам, потом отправят на каторгу, причём на особую, за Полярным кругом, так далеко, что не враз сбежишь.
– Надеюсь, – покивала Ирина Ивановна. – Потому что как подумаешь, какими потоками крови эти поборники свободы и справедливости зальют Россию, так и впрямь – уж лучше перо в бок. Грех нам на душу, но другие зато уцелеют.
– Такова уж наша русская особенность – непременно нам надо посомневаться. Твари ли мы дрожащие или право имеем. А есть моменты, когда сомневаться нельзя. Эсдеки эти да эсеры-бомбисты – они хуже врага внешнего, хуже тех же японцев. Те были честным неприятелем, не больше. А эти… нет, Ирина Ивановна, голубушка, – не надо сомневаться. Честное слово, думаю, Господь нас и впрямь отметил и на нас долг особый возложил…
– Ох, уж не в гордыню ли впадаете, Константин Сергеевич?
– Может, и впадаю. А только верю я, что без Его промысла ничего бы этого не случилось. А потому и пойдём мы дорожкой этой до конца.
– До конца… – повторила Ирина Ивановна. – Несомненно. Интересно только, что теперь эти эсдеки сделают?
– Что сделают? А вот это мы и узнаем от юной госпожи Солоновой. Если, конечно, она не решит куда-нибудь срочно уехать…
– Ино ещё побредём, – ответила Ирина Ивановна цитатой из протопопа Аввакума.
Подполковник помолчал, потом улыбнулся.
– Ино побредём, да.
…Однако Вера Солонова наотрез отказалась куда бы то ни было уезжать. Она с зимы брала уроки стрельбы, а теперь открылась матери Анне Степановне. Та с нянюшкой были шокированы, но полковник Солонов новое увлечение дочери горячо одобрил. Всё лучше, чем стихи модных поэтов.
– Ох, и напуганы же они! – докладывала сестра Феде, специально приехав для этого в лагеря. – Смертельно напуганы. Доселе-то только они убивали да эсеры, а их никто не трогал. Боевика, непосредственного исполнителя могли казнить, а вот чтобы так, на месте, целую боевую группу, отлично обученную и вооружённую!.. Да ни в жисть. Не было такого. Побежали кто куда. Через Финляндию. Лев Давидович, говорят, аж в Америку собрался.
– А объясняют как? На тебя не думают?
Сестра покачала головой:
– Нет, совсем наоборот. Очень советуют мне тоже уезжать. Бросить гимназию, экзамены, всё бросить и бежать.
– Ну а с объяснениями?
– Ох, братец, не понимают они ничего. Измену, конечно, начали искать, не без того, но пока возобладала идея, что после зимнего мятежа все подземные галереи патрулировались. В общем, только ещё больше друг друга запугивают. Я такого уже наслушалась… что объявились страшные черносотенцы, которые ходят и людей убивают. Что ждал в подземелье отряд из полусотни человек. Что приехали жуткие абреки, кои на клинке поклялись государю извести крамолу под корень. Я, каюсь, тоже прибавила. Сказала, мол, от отца слышала, что якобы кавказский конвой куда-то отлучался как раз в тот день и никто не знает почему да отчего.
– Пугаешь их… – ухмыльнулся Федя.
– Да они уже сами от каждого шороха вздрагивают. Никого в Питере не
