Одним махом она опрокидывает в рот водку на калгане, закусывает солониной, и тут же убегает на кухню, утверждая, что «эти распустехи все погубят!»
Мне удается уцелеть, несмотря на все усилия нашей Марковны отправить меня в мир иной от переедания. Из школы возвращается первоклашка Левушка, и тут же бросается ко мне. У него накопилась масса вопросов, ответить на которые может только отец. Битых два часа я рассказываю ему о войне, объясняю арифметику, экзаменую по Закону Божьему, выслушиваю бесхитростные истории о том, что «Петька Чернов ушами умеет шевелить, а Максим Антонов со мной вчера подрался, и теперь дуется». И так далее до бесконечности. Окончательно меня сражает загадка: «Руки-ноги есть, говорит — а не человек?» Попробуйте-ка сходу догадаться, что это — иудей! М-да, что-то у нас в школе, того-с… В гимназиях такого не было…
Бурная встреча вечером растягивается за полночь. А утром я уже у дверей ГУК дружинных частей. Новое назначение меня и радует и огорчает одновременно. Под Москвой создаются три тяжелых латных бригады, по образу и подобию «Александра Невского», но, разумеется, с совсем другой техникой. Мне поручено принять командование бригадой «Генерал Скобелев», расположенной неподалеку от Звенигорода, куда и предлагается срочно отбыть.
Однако, в интимной беседе, без чинов, соратник Кольцов сообщает, что отбывать-то, собственно говоря, некуда. Бригада существует только на бумаге. Поэтому, мне и моему штабу пока предлагается оставаться в Москве, вплоть до особого распоряжения. Конечно, остаться в Москве хорошо, но вот полевые, квартирные, и представительские где получать? В Москве их не дают. Да нет, я-то без них проживу, не заплачу, вот только Любаша опять браниться будет…
…В середине октября я отбываю, наконец, к своей бригаде. Вторая половина месяца проходит у меня в бесконечных делах и заботах, обычных во вновь сформированных частях. Чего-то не хватает, что-то не известно куда девать. Два блока казарм еще без печей, топлива завезли ровно в два раза больше, чем может принять наш склад. Половина личного состава — новобранцы, экипированные с иголочки, за то вторая половина — фронтовики-ветераны, у которых не то, что зимней формы нет, а и летняя — в таком состоянии, что мой начтыл лишь колоссальным усилием воли удерживается от самоубийства. В общем, если ты хоть раз принимал новый взвод, роту, батальон или полк, то ты знаешь, что таких бед тебе не избежать. А между тем, приближается 7 ноября — славная годовщина восстания патриотов в 25-ом. Неплохо бы парад провести, если, конечно, все удастся подготовить…
…Не удалось. Новые танки все еще не прибыли, а машины с капремонта… О, Господи, зачем же мне еще и это наказание! Двигатели только что не рассыпаются на ходу, сервоприводы барахлят у каждой второй коробки, а у каждой первой — вообще не работают. Короче говоря, выводить это на парад, даже в части, я не стану. Ничего, пройдет личный состав парадным маршем и хватит…
…Но мне не удается провести даже такой парад. То есть парад, разумеется, проходит, но без меня. Пятого ноября мне доставляют приглашение на парад в Москве. Забавно: я четырежды проходил по брусчатке Красной площади в строю колонн, но ни разу не сподобился на приглашение. Всегда по приказу. Что ж, посетим…
* * *
— …Господин полковник, разрешите, — это Лагутин, мой денщик. — Ваш мундир. — На кровать ложится отглаженный китель. — Любовь Анатольевна ждут Вас в столовой.
Ну, насчет «ждут», это он, конечно, преувеличивает. Как и большинство женщин Любаша органически не умеет собираться быстро. Одеваюсь, натягиваю начищенные до зеркального блеска сапоги. Все, что Лагутин умеет делать хорошо, так это чистить сапоги и гладить мундир, да еще заваривать чай, но для денщика этого достаточно. Теперь «сбруя» — портупея и ремень с кортиком и кобурой.
— Ну что, Костя, как я выгляжу?
— Великолепно, господин полковник, просто великолепно. Я могу быть свободным?
— Свободен. Иди-иди, погуляй для праздничка. — я протягиваю ему десятирублевку. — Бери, но учти: попадешься патрулям в пьяном виде — с «губы» вытаскивать не стану. Отсидишь свое, а в бригаде я еще добавлю. Все понял? — я стараюсь быть грозным.
— Так точно, господин полковник — рапортует молодец и исчезает.
Он, конечно, напьется, и, конечно, попадет к патрулям. И, конечно, схлопочет пять суток гауптвахты. И, конечно, мне придется звонить начальнику «губы», моему старому знакомцу, подполковнику Бессонову, с которым мы учились в Академии… Самое интересное: мы оба это знаем. Ну, не могу же я, в самом деле, обойтись без такого замечательного, услужливого и исполнительного денщика…
— Родная, ты готова?
— Подожди, ты что не видишь, мне еще надо подкрасится.
— Милая, но ведь до начала парада осталось всего сорок минут, пускать на трибуны прекращают за пятнадцать, а ведь ты не сможешь идти быстро…
— Ничего, пропустят, — моя благоверная вынимает изо рта еще одну шпильку, вставляет ее себе в прическу и критически осматривает в зеркало результат, — покажешь им Знак Героя, и пропустят. Никуда не денутся.
За что я всегда любил свою супругу, так это за несгибаемую уверенность в том, что не она должна подстраиваться под людей, а люди — под нее…
…Мы мчимся по Александровскому саду. До парада — 19 минут. Ей-ей не пустят. Однако! И впереди, и позади нас торопятся такие же пары. И пусть меня повесят, если хоть один из мужчин не был готов минимум за час до парада…
…Ф-у-ух, успели. Держа свою благоверную за руку, я пропихиваюсь вперед. Для Героев России выделен отдельный сектор. Ну, соратник, соратник, что ж ты встал-то аки соляной столп? Нет, я здесь не останусь, мне во-он туда…
— Внимание, внимание. — разносится над площадью голос Левитана. — Работают все радиостанции Союза.
С неба падает легкий снежок. Затихли трибуны, замерли шеренги войск. Бой курантов на Спасской башне разливается словно над всей землей, над всем миром. С десятым ударом на трибуне мавзолея появляются руководители страны. Прищурившись, я различаю их знакомые лица. Вот идет министр по делам национальностей Джугашвили, в простой шинели и фуражке, вот министр среднего машиностроения Берия со знаменитым пенсне на умном и строгом лице, вон на трибуне стоит министр авиации Северский, а рядом с ним — министр здравоохранения профессор Менгеле. Русские, немцы, грузины, армяне — плечом к плечу стоят они, наши вожди. И в центре — человек, которого знает весь мир, тот, на кого с надеждой и любовью смотрят миллионы людей по всей земле, наш Александр Павлович Кутепов! На трибунах — безумство. Прямо над моим ухом кто-то отчаянно орет «Ур-а-а!», и лишь через несколько мгновений я понимаю, что это я ору. «Ур-а-а!» кричат рядом со мной Любаша и солидный человек в расстегнутом пальто, под которым виден знак Героя Труда, молодой немец в форме и широколицый монгол, высокий кавказец в статском мундире и летчик с обветренным лицом. Но вот трибуны стихли. Из ворот Спасской башни выезжают всадники. Командует парадом генерал-полковник Рокоссовский, принимает парад генерал-фельдмаршал Сахаров.
