Привезенный из Корчева сундучок золота влил свежую кровь во все вены и артерии дарникского войска. Накупив на тысячу солидов в ромейском Ургане зеркальц, шелковых лент и бисера, Дарник привез их в орду и выменял там эти безделицы на восемьдесят возов выделанных кож и войлока, и сердца хазарок, а следовательно, и их мужей окончательно пали к его ногам, заодно был запущен маховик больших товарных сделок. Дальше — больше, регулярные походы за бревнами в гребенские земли сильно подорвали торговый путь из Сурожского Ургана через Гребень на Корояк. Ему быстро нашлась достойная замена: через Новолипов на Айдар и Корояк. Тут Дарник, так же как в Липове и Ракитнике, использовал войсковые передвижения в качестве сопровождения торговых караванов. Только теперь караваны шли уже не раз в две недели, а раз в два дня. Возле дневок и ночевок войск и караванов тут же вырастали селища и городища, которые неплохо наживались за счет купцов. Князь даже не назначал пошлины за проход по своим владениям, хватало податей, которыми он обкладывал обслуживающих купцов смердов.
Эти хитрости не остались незамеченными заинтересованными людьми. У Дарника к двум прежним титулам липовского князя и хазарского визиря добавился третий: Повелитель Дорог. Из Гребня приезжали несколько посольств, пытаясь договориться с ним.
— Зачем разоряешь наши городища? Зачем говоришь неправду о князе Алёкме? Зачем уничтожаешь наш торговый путь?
— Я поклялся на мече перед каганом Власом, что не стану проливать гребенской крови. И стараюсь это выполнять, — учтиво отвечал послам Рыбья Кровь. — Но половина сгоревшего Липова призывает меня к справедливости. Увы, для справедливости нужно большое войско, и оно дорого мне стоит, поэтому не обессудьте, если моя вира Гребню будет увеличиваться и дальше.
Прошло совсем немного времени, и осенью в Гребне состоялось городское вече. Изгнав князя Алёкму, оно призвало Дарника стать гребенским князем. Свой призыв городские старейшины скрепили письменным договором.
— Выходит, ты тогда не шутил, что быть тебе липовско-гребенским князем, — уважительно говорили воеводы.
По договору, составленному выборными гребенцами, в руках Рыбьей Крови сосредотачивалась военная и судебная власть на все убийства и тяжкие насилия, все же хозяйственные, податные дела и мелкие тяжбы оставались в ведении городских старейшин. Более того, крепостные гриди, и те подчинялись старейшинам, а собственная дружина князя внутри города не должна была превышать двести человек. Любопытства ради Дарник взял с собой две сотни лучших оптиматов и въехал в Гребень, дабы ознакомиться с условиями княжения на месте.
Город встречал его без особой радости — истребленное гребенское войско еще живо было у всех в памяти. Осмотрев полагающийся ему терем, судебный двор, гридницы и прочие общественные постройки, князь вынес решение:
— Я подпишу ваш договор. Защиту княжества от врагов беру на себя, свой суд над вашими убийцами буду вершить четыре раза в год и за городскими стенами. Княжеский терем я продаю, потому что жить в Гребне не собираюсь. Также кроме моего княжеского жалованья и жалованья двухсот гридей вы будете выплачивать то, что положено на содержание моей дружины и двора.
— Но дома увозить из княжества больше не будешь? — робко спросили его.
— Дома увозить больше не буду.
Фактически это был договор с завоеванной землей, лишь для виду прикрытый видимостью выборной законности. Зато подати из богатого города стали второй мощной денежной основой для укрепления положения Покорителя Дорог.
Набеги на гребенские городища действительно прекратились, да они были уже и без надобности. Новые торговые пути из Ургана через Новолипов на Айдар, а также на запад до Славутича и так были налажены. Приличия ради княжеские гонцы и мелкие обозы время от времени отправлялись из Новолипова и в Гребень, однако это мало на чем сказывалось.
Той же зимой Дарник поехал на очередной съезд князей в каганскую столицу. Там его уже узаконенно величали липовско-гребенским князем, что было весьма приятно. Каган Влас тоже светился от удовольствия: соперничество с могущественным Гребнем прекратилось, беспокойное степное подбрюшье усмирено дарникской рукой, а сам Рыбья Кровь в Айдаре держался хоть и с достоинством, но весьма скромно.
Не преминула воспользоваться случаем, чтобы пожаловать в Айдар, и Всеслава. На этот раз у нее была серьезная причина для встречи с мужем.
— Я хочу иметь от тебя сына, — сказала она ему, застав врасплох на гостином дворе.
Дарник никакой отговорки придумать не сумел и целую неделю прожил с княжной покладистым любящим мужем. Отчаянно замахал руками, лишь когда она заикнулась о своей поездке в Новолипов:
— Ни за что! Для тебя там места нет!
— Да не трону я твоих наложниц. Мне просто посмотреть интересно, — настаивала Всеслава. — А что будет, если я без твоего разрешения возьму и приеду?
— Все, кто с тобой приедет, будут казнены, — просто объяснил муж.
Она пристально посмотрела на него и поняла, что это отнюдь не шутка.
Отдав ей все солиды и дирхемы, что имел с собой, Рыбья Кровь удирал из Айдара во все лопатки. Простил жене и высылку Зорьки, и смерть Адаш, только бы княжна держалась от него подальше.
Что действительно приносило ему удовлетворение, так это присутствие рядом сыновей, вернее, их полное соответствие его отцовско-княжеским требованиям. Наверное, будь они поленивей и покапризней, Дарник отдал бы их словенскому, хазарскому и ромейскому учителям и раз в неделю расспрашивал бы об успехах. А так два неугомонных сорванца с двух сторон столь рьяно атаковали его смышленым не по годам любопытством, что отцу приходилось изрядно напрягаться, чтобы должным образом отвечать на все их вопросы.
Уже через полгода Тур и Смуга свободно болтали по-хазарски и по-ромейски, мчались на лошадях не хуже степной ребятни и стойко переносили усталость в дальних поездках. Хорошо помня старое ромейское изречение: хочешь кого-то чему-то научить — позволь ему давать тебе советы, — Дарник целиком взял его себе за правило.
— Я никак не могу найти в «Стратегиконе» то место, где говорится, что именно должно быть обеспечено в день сражения, — говорил сыновьям, листая толстую книгу.
— Что бы такое спросить у воевод, на что бы они не сумели ответить? — как бы случайно проговаривался он при них вслух.
— Не знаю, кого первым из послов принимать? — озабоченно вздыхал за игрой с ними в шахматы-затрикий.
И тут же добивался нужного ответа от малолетних советников.
