не купил, компенсацию и командировочные обещали выплатить чуть погодя, наличных же хватало только на такси и на всякие мелочи. К Мари-Жаклин не пускали, но врач сказал, что в целом все в порядке, однако нервы придется подлечить. Сейчас ей укололи сильное снотворное, поэтому лучше не беспокоить. Родителям сообщили, едут.
Анри Леконт представил встречу с Вальяном-старшим и поспешил на выход. Бритву и зубную щетку, сгинувшие в замке, решил купить по дороге, если денег хватит. Следовало как-то жить дальше, однако он чувствовал, что еще не готов. Успокаивало то, что в квартире на Монмартре его ждут две бутылки красного. Неприкосновенный стратегический запас, как чувствовал, купил за день до отъезда.
* * *
— Добрый день, мсье Леконт!
Рассудив, что день, пожалуй, уже кончился, обернулся.
— Добрый вечер, мадемуазель Грандидье!
Девочка с чердака курила, сидя на подоконнике. Рядом пристроилась пустая банка из-под тушенки, служившая пепельницей.
Подъезд, площадка между вторым и третьим этажами. Курит, еще ладно, но почему именно здесь?
— Вас, значит, не убили? Я рада, честно.
И тут он вспомнил. Жертюд — племянница майора! Наверняка она уже знает.
— Пока еще ничего не ясно, — заспешил он. — Идут спасательные работы, может быть…
Девочка… Нет, вполне уже двушка невесело вздохнула.
— Уже ясно, час назад звонила тете. Нашли и опознали. И кто теперь станет моим опекуном? Только не тетя, я с нею каждый день ругаться буду…
Говорила она медленно, словно через силу. Леконт пригляделся. Кажется, выпила, и крепко. Бывший учитель покачал головой. Дети, дети!
— А что? — Жертюд резко выпрямилась, чуть не соскользнув на пол. — Мне уже, между прочим, пятнадцать. Правда, это никому не интересно, я страшная, и характер у меня плохой.
— И пить не умеете, — рассудил Леконт. — Пойдемте, отведу вас домой.
Тащить девицу, к счастью, не пришлось, дошла сама, пусть и опираясь на его руку. Возле двери, ведущей на чердак, долго рылась в кармане пальто, наконец, вынула ключи.
— Может, помянем? Понемножку, у меня еще граппа осталась. Нет? Ну, конечно, как иначе? Человек я никому не нужный и не интересный.
Настроение не располагало к комплиментам, но бывший учитель честно попытался взглянуть на них двоих со стороны.
— Ошибаетесь, Жертюд. Вы как раз очень интересный человек.
Про то, что соседке следует умыться, выспаться и больше не пить, говорить не стал, как и про иное, совершенно очевидное. Это он, Анри Леконт, неудачник и пьяница, никому не интересен, Жаклин и той хватило на пару недель. Даже самому себе — не очень, особенно на трезвую голову.
Разве что… Он мрачно усмехнулся. Бывший преподаватель не нужен, умрет, не вспомнят. Но есть еще Жюдекс!
Газеты! Надо обязательно посмотреть, как там дела у его поросят, таких толстеньких, таких беззащитных…
2
— Акка Кнебекайзе! Акка Кнебекайзе! — закричали дикие гуси. — Мальчишка падает, мальчишка не умеет летать!
— Значит, он не попадет в Лапландию! — крикнула гусыня, даже не обернувшись. — В небо есть место только крылатым!
Нильс падал, широко раскинув бессильные руки. Внизу ждала подернутая облачной дымкой Земля, ничего уже не изменить, никто не поможет, не выручит. Но любопытство умирает последним, даже после надежды. Изловчившись, он оттолкнулся от попавшегося по пути облака и взглянул вниз. Белая пелена отдернулась, и он увидел…
Пламя над Европой от Бискайского залива до еле заметного у самого горизонта Урала. Черный дым над Варшавой, над Лондоном, над Парижем, дороги, забитые войсками и беженцами, свежая земля над могилами. Он успел подумать, что это неправда, войны пока еще нет, может, еще обойдется, но внезапно понял: падать уже некуда.
Гефрайтер 115-го Тюрингского фузилерского полка Иоганн Фест попытался вдохнуть, выплевывая забившую рот мокрую глину. Не получилось, он попробовал еще раз. Если завалит, нельзя терять ни секунды, воздух на исходе. Вверх! Вверх! Вверх!..
Амьен так и не взяли, все атаки впустую, эта пятая за день. Думал, обойдется, но уже у самых английских траншей разорвался снаряд. Ударной волной его опрокинуло на спину, потом сверху рухнула потревоженная земля.
Руки упирались во что-то твердое, глаза не открыть, дышать нечем. Все, гефрайтер, отвоевался!
Маму жалко…
Попытался крикнуть, просто так, напоследок, чтобы не умирать безгласным. Не получилось, но… Воздух! Он снова может дышать!
…Мягкий свет электрической лампы. Комната, горящий камин, возле камина кресло, а в нем некто совершенно неприметный, даже серый. Бесцветные губы, яркие зеленые глаза, худые костлявые пальцы.
Он, упавший с неба мальчик Нильс и выбравшийся из-под завала гефрайтер, тоже в кресле, как раз напротив. Справа столик, на нем бутылка, рюмки, сифон с водой.
— Напрасно сомневались в наших возможностях, доктор Фест. Ох, уж эти ученые! Говорите, душа нематериальна, поэтому не может испытывать муки? Еще как может, причем, ничуть к ним не привыкая. Травмировать вас не хотел, просто, так сказать, обозначил. Представить можете сами: раз, другой, сотый.
Бывший унтер-офицер (за Амьен и повысили), решил не спорить. Напрасно зеленоглазый ученых критикует. Практика критерий истины, из этого и будем исходить.
Тот, кто сидел в кресле, подался вперед, скривил губы в усмешке.
— К нашей службе претензий, надеюсь, нет? Договор исполнен пункт за пунктом.
— Ни малейших. За пистолет особое спасибо. Хотя вначале был совершенно уверен, что все это не слишком умный розыгрыш.
Зеленоглазый поморщился.
— Отчасти, доктор, вы правы.
