Ознакомительная версия.
Размеренная работа успокоила, и Мишка неожиданно для себя пришёл к выводу, что это не совсем он такой недогадливый, тупой, не видящий очевидных вещей. Это его сознание пока не способно видеть очевидное. Если подумать, то самого процесса изготовления муки вживую Мишка никогда и не видел (уборки зерна, кстати, тоже), читать – читал, а видеть не видел. И многого другого он не видел и не знает. Потому что Мишка нормальный городской житель двадцать первого века, который абсолютное большинство благ цивилизации покупает в магазине. А что не покупает, то приносят родители и вручают непосредственно в руки. Вот поэтому сознание и подсознание в том числе не имеют чёткого, на уровне рефлексов, ассоциативного ряда и действуют больше по наитию. Ну не было у него чёткой ассоциации «зерно-мука-еда». У Мишки, если честно, не то что «зерно-мука», у него вообще-то и мука сама по себе с едой не ассоциировалась. Что уж говорить про всё остальное.
М-да, дела… Что ещё, интересно, он пропустил из обыденных элементарных вещей, которыми мог давно пользоваться и которые могли заметно скрасить его существование в этом мире? Мозг на этот вопрос отвечать почему-то категорически отказывался, отзываясь совершенно пустыми мыслями.
Получившуюся горку серой с остатками семенных оболочек муки Мишка разбавил водой, принесённой пригоршнями с ручья и принялся мять получившееся тесто. Особой эластичностью оно не отличалось, но форму в принципе держало. Налепив маленьких лепёшек и пересыпав их, чтобы не слипались, остатками, Мишка пошёл к костру печь хлеб.
Прожаренные на раскалённом камне лепёшки воображение не поражали. Были они грубые, пресные и по вкусу напоминали картон гораздо больше, чем любое из известных хлебобулочных изделий. Возможно, больше чем сам картон, его-то есть Мишке как раз никогда и не приходилось, но вот чёткая вкусовая ассоциация, как ни странно, прослеживалась. У этих крайне пресных лепёшек было несколько несомненных достоинств перед остальными доступными видами пищи. Во-первых, они черствели, но не портились. Причём черствели, как Мишке настойчиво думалось, ещё до того, как полностью приготовятся. Пусть необходимость в долгом хранении продуктов пока и не возникла, но сам факт того, что что-то можно приготовить и положить в сумку с собой, а съесть потом. Во-вторых, они были не из мяса. Вынужденная мясная диета Мишке немного надоела, не то чтобы опостылела или вызывала оскомину, нет. Мясо же, в конце концов, не бананы, чтобы приедаться. Но разнообразия хотелось. А хлебушек свежий да к мяску… М-м-м! И чёрт с ним, что хлеб пока чисто условный и к настоящему близок только по происхождению. Наличие такого продукта просто грело душу. Жалко только, что для того, чтобы наделать лепёшек штук семь, надо полдня ходить по степи и обдирать налившиеся колосья злаков. Не совсем удобный путь, но, несомненно, перспективный.
Конечно, специально на сбор злаков Мишка не ходил, собирал по пути с охоты и на неё, а после высыпал в один из просохших, но необожжённых горшков. Сверху прикрывал его камнем, чтобы, когда отлучался, вездесущие птицы и грызуны всё по зернышку не растащили. Остальные горшки Мишка попытался обжечь. Результат получился несколько неоднозначный. С одной стороны – на пять горшков стало меньше. С другой – теперь у него было целых две глубокие тарелки, которые, собственно, из пары горшков, не до конца растрескавшихся при обжиге, и получились. Верхние края Миша аккуратно обломал, предварительно перемотав ремнём намеченную кромку и выворачивая куски спекшейся глины наружу. Образовавшийся острый край обровнял шершавым камнем. В такой тарелке-миске Мишка сварил суп. А затем сидел вечером перед костром и пил жирный бульон из степного грызуна, обильно присыпанный порванным на мелкие кусочки луком, закусывал сухой вчерашней лепешкой и испытывая ни с чем не сравнимое удовольствие, тихо мурлыкал себе под нос незамысловатую мелодию, всплывшую непонятно с чего из глубины сознания. Именно в этот момент он поймал себя на мысли, что вполне адаптировался к местным условиям. И теперь, если он всё правильно понимает, нужно принимать решение: либо двигать куда-то в поисках возможной разумной жизни, надеясь найти её до того, как зима вступит в свои права. Либо готовиться к зимовке здесь, на этом самом месте. Оба варианта со всеми вытекающими последствиями имели как явные плюсы, так и минусы.
Природа вокруг стояла отнюдь не африканская, но и далеко не северная, что Мишку больше всего и смущало. Не зная точно, как тут меняются времена года, и, уйдя, допустим, в поисках лучшего «места под солнцем», можно было по дурости нарваться на такие неприятности, которые несовместимы с жизнью. Но и сидеть на месте тоже не вариант. Как говорится в поговорке: «Под лежачий камень вода не течёт». Было бы откровенно обидно пропустить все гипотетические варианты спасения только из-за того, что даже не попытался исследовать окружающий мир, а тупо сидел на месте. Вдруг вокруг существует высокоразвитая цивилизация, которая ждёт не дождётся, когда он до неё доберётся и бросится в её объятья. Или племя людоедов с теми же намерениями, только с гастрономическим уклоном… В итоге, наплевав на сомнения, решил с утра попробовать прогуляться вдоль ручья на длину дневного перехода, а там – как пойдёт.
Идея была здравая. Но вот действительность её подмочила – как обычно.
Наутро Мишка проснулся от падавших на его макушку капель воды. Не сказать, что дождь был как-то особенно силён, скорее – наоборот, да и закончился быстро, но было зябко. Спустившись на землю и отряхнувшись, Мишка принялся ворошить палочкой потухшие за ночь угли: несмотря на то что сверху всё было залито водой, внутри всё же нашлись слабо тлеющие угли. Подкинув к ним сухих, лежащих возле самого ствола и потому не промокших веток, старательно раздул огонёк, а потом протянул к нему руки. Жара пропала, как и не было её. До холодов, скорее всего, ещё тоже далеко, но вот так просто на ветке уже не поночуешь: прохладно. Дальше будет только холодать. Поэтому если оставаться на месте, надо строить жилище. Мишка хмыкнул про себя: ещё один повод пуститься на поиски хоть чего-нибудь. Делать себе «дом», скорее всего, полушалаш-полуземлянку, имея в качестве инструментов каменную булаву и грубый кремневый нож – удовольствие, сравнимое с каторгой.
Сняв с веток висевшие на просушке, но промокшие шкурки, отделил те, что висели давно, и выкинув свежие, которые теперь наверняка загниют. Связал их оставшимися ремешками вместе, в середине между двумя оставил место, чтобы просунуть туда голову. Получилось что-то типа пончо: полуплащ-полурубашка. Края под мышками тоже связал на ремешки, чтобы не мешались.
Ознакомительная версия.
