Ружья — спенсерки у казаков и какое‑то дульнозарядное недоразумение у татар — в пределах вытянутой руки. Поужинали традиционной кашей с кусочками солонины, и стали устраиваться спать. И о ночных дежурствах никто даже не заговаривал. Зачем, если есть две широкогрудые собаки? Мелочь лесная и сама к людям не полезет, а что‑то серьезное псы встретят. Сами не справятся — не дай Бог шатун — тогда только людей будить станут.
Снова вспомнил об обещанном царю подарке, тем более что и спать‑то не хотелось. Рано еще было. Только–только звезды на небе разгорелись. Я обычно в это время еще за столом сидел. Дел было много, дня не хватало. А теперь вот и устать как следует не успел, и трапеза обильная в сон не потянула. Хотел было с проводниками о собаках поговорить, да пока спальное место себе оборудовал, они уже и засопели. Так и лежал еще часа полтора — смотрел на огонь, слушал как поскрипывают елки и фыркают лошадки…
Тугояковку нужно было назвать Змеиной речкой. Ох как она, паразитка, извивалась да петляла! Силился по карте вымерять сколько же мы за второй день пройти успели — не сумел. Если все изгибы прямой чертой проткнуть, выходило тринадцать верст. А по ощущениям — точно все тридцать.
Часа в четыре проехали устье Гривы — широкого ручья, на котором где‑то там, за холмом спряталась неуказанная ни на одной карте деревушка. Собаки гавкнули на что‑то невидимое за сугробами, и после окрика Ильяза, заторопились догонять маленький, всего‑то дюжина лошадей, караван. Потом уже, за очередным поворотом, седые казаки поспорили — двое за нами наблюдали или все‑таки трое.
— И много в здешних местах таких селений? — поинтересовался я у бородачей.
— А хто их знаит, вашство, — блеснул глазами тот, что постарше да покоренастей. — Одно время много было. Рассейские, как волю дали, будто клопы голодные из‑за камня полезли. Ждали их тут, ага…
— Это ведь, Ваше превосходительство, только мнится, будто землицы у нас на всех хватит, — поддержал товарища второй антоновец. — А как оглянесся, да присмотрисся, так и все почитай и занято. Энти‑то, рассейские, в батраки к добрым хозейвам идти брезгуют. Свободы им надоть. Сами‑то людишки хилые…
— Вороватые, — продолжил старший. — И смердит от них… А туды жо… Волю им.
— Вот и лезут куда нипопадя, — и ведь явно не сговаривались. А один за другим, как дикторы с центрального телевидения.
— Уходят в такие вот, чернолесья. Полянку найдут, или тайгу поджечь пытаются… Баб в соху впрягут, покарябают немного землицу и рады. Хозя–я-яева!
— А того, дурни, не ведают, что пшеничку у нас не каждому вырастить удается. И не везде. Там, у Чаусского острога, или дальше к югу — всегда, пожалуйста. А в здешних местах и сроки надобно знать, и Господа молить.
— Или рожь в землю кидать, а то и ячмень.
— Голодают? — догадался я.
— А и голодают. Лебеда‑то их любимая в тайге не водится. Трав с ягодами не знают. На зверя охотиться не умеют…
— Да и справы не имеют. Ни ружей, ни рогатины. А туда же — в Сибирь!
— Так и дать им — чего толку‑то? Евойного мужичка соплей перешибить. Куда ему рогатину?
— И чего? Так и мрут в лесах?
— Что поглупее — и мрут, — легко согласился старший. — Другие, как детишков схоронят, к людям выходят. Ежели бумага есть, так к землемерам идут. А нет — так или в выкупные рекруты, или в батраки.
— Мужик в рекруты, а бабы куда?
— Вестимо куда. В услуженье. Или в люди. Или колечко в рот…
Да помню я, Герочка, что по Законам Империи, проституткам запрещено приставать к прохожим с предложениями своих услуг. И что, вместо этого, девки держат во рту колечко, которое и показывают на языке заинтересованным личностям.
— И что, много ли таких из России приходит? Тех, кто по лесам все еще сидят?
— Нынче‑то поменьше, — кивнули друг другу казаки. — Теперя‑то их еще в Голопупово чиновник встречает, да в острог пересыльный к дохтуру… Потом, сказывают, рассейским даже землю нарезают. Только я сам не видал, врать не стану.
— А иные от чиновника все одно бегают, да по тайге сидят, — хмыкнул младший. — И дохтура пуще черта с рогами боятся. Будто бы тот их оспой заразит, чтоб землю не давать. А ежели кто и выживет, так начальники так оброками обложат, что взвоешь! Уже и попам в церкви не верят, коли тот их увещевать начнет.
— Иные же, те, кто старой веры, и сами знают куда идти, — подвел итог старший. — Эти, чай не пропадут.
— И куда же они идут?
— Во многие места, господин хороший, — оскалился казак, и рванул коняжку с места, легко обогнав колонну.
Снега все еще было мало. Татары пугали настоящими завалами там, дальше, на водоразделе. Где на запад течет Тугояковка, на юго–запад — Крутая, а на восток — Китат с Кататом.
— Лопаты‑то в поклаже есть? — хохотали инородцы. — Дорогу копать будете?
— Гы–гы, — передразнивали их казаки. — Басурмане, оне и есть — нехристи!
— А ты сам, Ильяз, что же? Поверх сугроба побежишь? — коварно поинтересовался я.
— Мой род здесь столько зим живет, сколько звезд на небе, — подбоченился татарин. — Я в здешних местах каждое дерево знаю. Так пройду — веточка не шевельнется, лист не вздрогнет, птица на ветке не проснется. Снег сам меня пропустит! Это вы, урусы, чтоб арбе проехать — деревья рубите. По тайге идете — шум, будто камни с неба сыпятся.
— Я еще из ружжа счас пальну, — обрадовался старший из казаков, словно проводник комплимент сказал. — Вообще в штаны со страху навалишь!
В общем, дружбой народов и толерантностью, в моем отряде и не пахло. Однако об этом сразу забыли, когда русло реки сжалось, а поросшие лесом склоны наоборот — выросли. Все больше принцесс–елей, все меньше лиственных деревьев. И, что самое печальное — толще снежная шуба. Приходилось постоянно сменять едущего первым. Лошади быстро уставали расталкивать рыхлую преграду, так что за день успели еще и на заводных, они же вьючные, седла переложить. И тут уж никаких препирательств не было. Что казаки, что татары, без споров занимали свое место в голове каравана.
Прежде чем разбивать лагерь, татары увели наш отряд вправо от Тугояковки, по какому‑то ручью.
— Там, — Рашит махнул рукой куда‑то назад и влево. — На той речке, глупый урус, зимовье поставил. Охотник!
Ильяз презрительно фыркнул.
— Бревна в ручей вбил, чтоб рыбу ловить, — невозмутимо продолжил татарин. — Рыбак, однако!
Ильяз громко засмеялся, словно его товарищ сказал что‑то невероятно смешное.
— Все его знают, — не унимался Рашит. — Суранов. В село приходит — важный человек! Вот так идет.
Растопырил локти, словно несет подмышкой бочонок. Задрал подбородок, презрительно выпятил нижнюю губу. Поневоле представишь себе этого важного человека.
