Проводники обменялись несколькими фразами на своем языке и, видимо, друг с другом согласились. Старший из казаков, который понимал татарский, тоже заинтересовался.
— Он дорого их продает, — хитро сощурился Рашит. — Рубль за каждого просит…
— Ох, — выдохнул младший казак. — А ты, Рашитка, врать‑то горазд! Чай не крокодила заморская, а лайка!
— Но за три рубля отдаст, однако, — игнорировал комментарий русского проводник. — Если кто‑то опытный станет торг вести.
Я хмыкнул. Для царских псарен собак за золото Англии покупали. Своры гончих на поместья меняли. А тут спор о двух рублях!
— Скажи, Рашит. А ты мог бы купить этих щенков, отвезти моему… этому важному господину, и помочь их натаскать на лося?
— Месяц пути? — после нескольких минут раздумья, решил уточнить инородец.
— Да, — кивнул я. — Может быть, даже немного больше.
— И жить там, хотя бы год?
— Пожалуй, что так.
— Дорого тебе твой подарок встанет, — покачал головой Рашит. — Я ведь могу и сто рублей попросить!
— Сто рублей, и деньги на дорогу, — легко согласился я. — А тот важный господин, наверняка, и еще добавит. Только нужно обязательно всех живыми довезти.
— А куда ехать? — недоверчиво, пораженный моей покладистостью, поинтересовался татарин.
— В столицу. В Санкт–Петербург. Я тебе письмо с собой дам. И предупрежу, что ты приедешь. Тебя встретят, и к тому господину проводят.
Уговорил вроде бы. Но все равно — страшно было его одного отправлять. Легко мог себе представить культурный шок привыкшего к лесам и небольшим поселениям человека. Сто против одного, что татарин и в Томске‑то не слишком уверенно себя чувствовал, а тут ему придется три здоровенных города посетить — трехсоттысячный Нижний Новгород, миллионную Москву и полумиллионную столицу Империи. И еще паровозы! И жандармы, с их глупыми вопросами в первопрестольной! Испугается, растеряется, забьется куда‑нибудь в угол — и собак потеряет, и сам пропадет.
По–хорошему, нужно было бы ему какого‑нибудь сведущего попутчика. Только, где бы я его взял, сидя на спальном мешке под пушистой пихтовой лапой, в самом сердце сибирской глухомани? А вот в Троицком, или в Тундальской у Ильи Петровича Чайковского, уже можно было что‑то сделать. Может и сам старый металлург что подскажет. Ведь, может же нужда какая‑нибудь появиться, чтоб он своих младших помощников в Россию отправил.
Ну и конечно — письмо. Тут и думать нечего. Конечно — второму сыну Александра Второго — Великому князю Александру Александровичу. У меня с ним и отношения просто великолепные, и охотой он куда больше Никсы интересуется. Пожалуй, что и не менее фанатично чем отец. И о сибирских четвероногих охотниках — лайках — я ему тоже рассказывал, и он непременно моему посыльному поможет. Знать бы еще, где именно сейчас обретаются царские дети. Они ведь люди подневольные — куда родители посылают, туда и едут. То по Европам путешествуют, то по России, то на маневрах армии присутствуют. А то и в каком‑нибудь загородном дворце, вдали от светской суеты, науки постигают. Так что, пожалуй, нужно еще и телеграмму отбить. Там, мол, и так. Отправил по тракту щенков лаек, в сопровождении такого‑то инородца — специалиста по породе. Прошу посодействовать в благополучном прибытии. Подробности в письме.
Так что, видно судьба у калтайского станичного казака Рашитки Хабибулина сопровождать меня и дальше, до железоделательных заводов. А чтоб хозяин суки, у которой щенки родились, мой подарок царю кому‑нибудь другому не продал, Ильяз на следующий же день домой отправиться, с тремя рублями в кисете.
Проводники не обманули — оставшиеся четыре версты до просеки показались сущим Адом. Сначала — крутые, осыпающиеся снегом и песком, заросшие кустарником склоны. Потом, когда все‑таки вылезли на водораздел, сугробы почти по седло моей лохматой коняжки. И уже в самом конце, когда даже просвет среди деревьев стал виден — целые горы неряшливо сваленных сучьев. Ну допустим, лопаты нам и не пригодились бы, а вот топоры — точно не скучали. Оказалось проще прорубить себе дорогу, чем вытащить из‑под сугроба и раскидать в стороны смерзшиеся, еще липкие от смолы ветки.
Ильяз, забрав деньги — и за собак, и за знание пути — отправился на север, в сторону Томска. Сказал, что хоть дорога и длиннее в три раза, чем наш, пройденный уже путь по руслу Тугояковки, а все равно, быстрее так до родной Калтайской доберется. А мы, перекусив сухарями с солониной, повернули морды лошадок в другую сторону.
Просеку с наезженной колеей нельзя и сравнивать с оживленной, вытоптанной и наезженной тысячами путешественников главной дорогой региона. Тем не менее, и здесь оказалось достаточно оживленно. До вечера, когда нашли приготовленное для обозников место ночевки, встретили два каравана по дюжине саней, груженных плетеными коробами с углем, и один — поменьше, с коксом в дощатых ящиках. И на полянке с родником и здоровенным, метра два в диаметре, кострищем располагалась еще одна извозная артель, везущая к шахтам пустые корзины.
Мужички встретили нас более чем радушно. Даже водку было достали, так сказать — за встречу. Казаки глянули на меня угрюмо и отказались. Отговорились, что, мол, пакет в каторжный острог везут. А ну как что случится, а они под хмелем. Так и из полка выгнать могут! Викентий Станиславович — мужик строгий!
Разгадка такого, неожиданно доброго к нам отношения, лежала на поверхности. Черные ели и пихты, голые березы и сумрачные осины, выстроившиеся вдоль только–только отвоеванной у тайги тоненькой нитки новой дороги, напоминали извозным, что здесь все‑таки дикий край. Полный не слишком дружелюбного зверья. А волчья стая, голов этак в десять–двадцать, плевать хотела на топоры и палки сгрудившихся у костра мужичков. Сожрут, и фамилию не спросят! Серые в здешних местах — не чета тем облезлым собачкам, что в клетках зоопарков двадцать первого века сидят. Матерые, здоровенные твари! А у нас четыре ружья, да еще револьверы в придачу. С таким аргументом и зверь лесной спорить не посмеет.
За ужином и новости из губернской столицы узнали. Отговорились, правда, что уже неделю как Томск покинули, все послания по острогам да заставам развозили. Оказалось, что в городе уже голову сломали, в попытке отгадать — куда же это бывший губернатор делся. О том, что нас с Герочкой жандармы арестовать желают, никто и не ведает. Всех интересует другой вопрос — как «наш немчик» с новым, только–только назначенным губернатором, действительным статским советником, Николаем Васильевичем Родзянко уживутся?
И вот тут, как выяснилось, народная фантазия развернулась не на шутку. Мигом стало известно, что сам новый губернатор из помещиков. До манифеста чуть ли не пятьсот душ имел, и пять тысяч десятин пахотной земли. Отец его из военных. До полковника дослужился, а сам Николай Васильевич, все больше по чиновничьему делу. Последние восемь лет вице–губернатором служил. Сначала в Петрозаводске, а в 1859 году в Пскове. «Мы Пскопские!», едрешкин корень! Купчины нашенские, сибирские, по телеграфу со знакомцами своими связались, и выяснили, что будто бы, Родзянко этот, сильно мздоимцев да казнокрадов не любит.
