Ознакомительная версия.
– И?
– Короче, предлагаем после нашего ухода отсюда Тухватулину с его бойцами перебраться на нашу базу и тут оставить около роты бойцов да все учебные курсы, ну снайперов, саперов, мехводов и т. д. Ребята, отдохнув три-четыре дня, приучат фрицев к покою, а потом начнут пляску смерти, изучая военное дело на практике.
– Ну, тогда ладно. А кто это мы, которые предлагают это? И куда это мы собрались уходить?
– Ну пока ты раненый и без памяти был, я и предложила… Как куда? В Польшу.
– А не много ли вы на себя берете, товариСЧ наполеонша? И кто это тебя в Польшу возьмет, что это тебе, круиз по Адриатике? Вообще нюх потеряла, овца?
– Прости, милый, но ты был без памяти…
– А чеж тогда не подняла по тревоге всех и не рванула на осаду Берлина, а? Ты ж такая вумная, вумней вутки, и вообще, ты у нас начтыл или кто? А ну вперед, заниматься своими крысиными делами. Мне кажется, любимая, ты на себя много берешь.
Ах да! Стой! Теперь я хочу поговорить на другую тему, объясни мне, каким макаром ты забеременела и, главное, узнала об этом за две недели, а? А то я логики не всасываю, физиология, что ли, поменялась, и у тебя, милая, после переноса каждую неделю «критические дни»? И ты во время переноса с собой «случайно» захватила пачку тестов на беременность?
– Ну, ты дурак, милый, я ж тебя этим поддержать хотела, мы ж с тобой планировали ребеночка до переноса, я и подумала, что эта весть тебе поможет быстрей выздороветь! Правда, забыла про твой дурацкий критический образ мышления.
Блин, и как такую женщину не обнять, не прижать к себе, она же ангел мой, ангел земной!
– Прости, милая Анюта, прости психа, прости дурака, прости долбо… прости, короче, меня.
Блин?! Какая, на хрен, Анюта? По ходу, Машка не просекла, уф, слава богу. Машкова гладит меня и смотрит на меня всепрощающе (за Анюту тоже или все-таки не просекла?), она видит во мне не грозного комдива, а просто больного, но любимого, глупого, но своего… И она права!
Раздается воспитанный стук в дверь землянки, мы с Машей хором кричим:
– Войдите!
И в землянку входит Семенов, за ним радист, с телеграммой.
– Привет, болезный, ну как там твоя героическая нога? – спрашивает Романыч.
– Не дождетесь, – отшучиваюсь я. Маша жестом приглашает сесть Семенова, а радист перебирает ногами, не терпится ему, значит.
– Ну, Генка, в чем дело? – спрашиваю я у Зворыкина (радиста нашего).
– Тут, товарищ командир, телеграмма с Центра.
– Читай, Зворыкин, тут все свои. – И тот читает:
«Одобряем разгром станции D., предлагаем разработать план аналогичного нападения на станцию Пушкевичи. Всем бойцам привет от генерал-майора Старыгина».
Блин, и эти прочитали мои мысли, однако тут сильно развито ясновидение, что ли, или Мессинг им подсказывает, а? А Кравцов, наверно, уже обратно возвращается на Юнкерсе своем, время-то два часа дня уже.
– Геннадий, передай в Центр, что мы уже занимаемся этим делом. Ну и передай данные о нападении на станцию D. А конкретные потери врага тебе должен сказать Полуэктов, он занимался корректированием огня, и ему с высоты да в бинокль виднее было.
– Хорошо, разрешите идти?
– Ну да, сообщи, что особо отличились Полуэктов, Хельмут, Лечи и Асатиани.
– Будет сделано, товарищ комдив. Разрешите выполнять?
– Да, Зворыкин, иди. – И Генка свалил передавать информацию в Москву, в Центр. Кстати, мы используем шифр системы ЧУКЧА. Не слышали про такую систему шифрования?
Так это придумал Шлюпке, то есть предложил заранее чередовать языки национальностей и народностей СССР. И на эту неделю принята система ЧУКЧА, а расшифровывается просто:
Ч – чеченский;
У – узбекский;
К – калмыкский;
Ч – чукотский;
А – адыгейский.
И что думаете, просекут хваленные либерастами умницы-гитлеровцы? Да нет, думаю, черта с два, и даже с три, тут не семи пядей, а семисот пядей во лбу не хватит дотумкать нашу выдумку фрицам.
На следующую неделю идет следующая система:
К – кумыкский;
А – абхазский;
Б – балкарский;
А – азербайджанский;
Н – ногайский.
То есть на этой неделе ЧУКЧА, на следующей КАБАН, и т. д., и плевать нам на энигмы. На черта нам выдумывать велосипед, когда человечество уже выдумало гоночный болид?
Правда, русский, украинский, белорусский, литовский, эстонский и латышский мы использовать не сможем, на той стороне много человечишек могут их знать, ну, айзсарги[79] всякие, нахтигали-бранденбурги[80], Красновы с Шкурами[81], Шухевичи[82] и прочие Коновальцы[83]. А нет, Коновальцу Судоплатов[84] уже устроил «взрыв мозга», ну, на той стороне перконкрусты, сичевые стрельцы[85] всякие точно есть.
Извините, отвлекся, растекся мыслью по Еве, тьфу, простите, по древу. А че аблаката язык кормит, его фуагрой не корми, дай потрындеть! Сержантом-то с армейской лаконичностью я недолго был, а аблакатом с их повышенной болтологичностью – надцать лет!
Ну, тут мои размышления прерывает радостный во всю ивановскую Кравцов, без стука врываясь в землянку:
– Товарищ комдив, разрешите обратиться?
– Обращайся, не томи, знаешь же, что я жду тебя «с томленьем упованья».
– Полетал я над станцией, на станции шесть зенитных огневых точек: две батареи длинноствольных орудий и четыре батареи малокалиберных зенитных автоматов. Предлагаю «кукурузникам» начать с малокалиберных, они, по-моему, для У-2 опасней длинностволов, те медлительны, а автомат закидает их своими снарядами.
– Так продолжай, Кравчук, хотя нет, Кравчук – это один дерьмократ такой был (а может, и жив, курилка).
– Не понял, товарищ комдив, какой такой дерьмокат-самокат?
– Не важно, Кравцов, не отвлекайся, давай по существу, что предлагаешь?
– Так вот, для малышей (ну, мы У-2 так называем) более опасны автоматы зенитные, потому предлагаю малышам задавить прожектора, затем автоматки и на десерт дать больно длиннорылым зениткам. А к тому времени и мы налетим, авиаслесари уже приделывают бомбы и к «ишакам» и к «чайкам». Конечно же, это не Юнкерс, и не Хейнкель, и совсем не ТБ[86], и даже не СБ[87], но на безрыбье и крокодил за скумбрию идет.
– Понятно, Кравцов, на малышах (У-2) кто полетит?
– На одном Игорь Инжеватов, младлей, он до плена на таком и летал, на втором полетит Александр Сафрониди, этот-то истребителем был, на «ишачке» летал, но с У-2 справится, мы же все на них учились!
– Ладно, Сергей, иди уж (просто я вспомнил, что Кравцова зовут Сергеем, а то все Кравцов да Кравцов). – И Серега так же стремительно, как вошел, вышел, да нет, прямо вылетел, он же летун!
За то время, пока Серега трындел, Машундра снялась с места дислокации и свалила в неизвестном направлении. Хотя нет, в известном: в двери, до Машиной ретирады, мелькнула Глафирка, значит, и благоверная моя ушла на склад.
Лежу, размышляю, и предательская мысль бьет в голову, как подкалиберный в кормовую часть «Тигра», блин, каламбур получился, кормовая часть «Тигра» (от слова «корм»). Вообще-то пока до «тигров» сумрачный гонимый тевтонский гений не додумался, и самый страшный зверь – это Т-IV, особенно новая модификация (новая на 1941 год). Ну да ладно, нам во встречном танковом бою с ними не воевать, мы партизанская дивизия, исподтишочники, исподтишка отвесим рабоче-крестьянского пенделя фрице-гансам – и в лес, да чем глубже в лес, тем «широка страна моя родная»!
Тут слышен грохот сапог, и в землянку скатываются пышущие здоровьем и молодецким азартом три богатыря: Илья Муромец – украинского производства, Добрыня Никитич – чеченского производства и товарищ Алеша Попович (тогда уж Муллаевич[88]) родом с киргизских степей. Онищук, Вахаев и Мамбеткулов. От них прет каким-то немецким одеколоном. Все гладко выбриты и очень похожи на бравых Швейков[89] тевтонского производства (тем более наряжены в вермахтнатиков). Вот только из Мамбеткулова немец, как из меня балерина Волочкова.
– Привет, Виталик! – кричит Петруха, ладно кидая задницу на скамейку, остальные архаровцы так же бесцеремонны, гуляй-польцы[90] отдыхают.
– Бойцы, вы к мамке на побывку прибыли или к командиру на доклад? – жестко пресекаю я махновщину[91].
Разведчики стройными рядами отрывают кинутое со скамьи и выстраиваются почище эсэсни из «Семнадцати мгновений весны».
– Товарищ Онищук, Петр Тарасыч, вы заместитель командира дивизии особого назначения НКВД СССР или сотник Гаврюха из махновцев? А вы, товарищ Вахаев, вы что, на базаре мандаринами торгуете (штамп, блин)? Мамбеткулов, когда до войны вы учили детей в школе, вы их учили таким же манерам?
И товарищи разведчики стоят предо мной, как хулиганы «десятиклассники», перед директором школы, который поймал их в туалете школы с сигаретами. Советское воспитание и политработа комиссаров в армии снова вернулись к ним, и вся тройка стоит, краснея и местами белея, как футболки «Спартака»[92] (красно-белые). Я ж замолкаю, теперь их очередь говорить, пусть докладывают. Тут Петруха что-то шепчет своим, и вся троица выходит обратно на улицу. Раздается стук, и четким, командным голосом Онищук говорит:
Ознакомительная версия.
