именно смогли придумать две подружки Салиновского, мы увидели приблизительно через три часа, когда Нина Валерьевна умудрилась достать вообще всех до такой степени, что пошли уже разговоры о том, чтобы вколоть ей какого-нибудь успокоина. Я уже подбирался, планируя как-нибудь понадежнее зафиксировать своего бывшего куратора, как на площадь по воздуху выплыло
это…
— Э-э-т-то что? Д-дом? —с некоторым заиканием спросила Нина Валерьевна.
— Ага, дом, — с сомнением озвучил я свои собственные мысли. По поводу дома. Летающего. Узкого, довольно высокого и одноподъездного, на четыре квартиры и, кажется, с облагороженной зеленью крышей. У нас такие отродясь не строили, но это же китайская часть…
А еще у дома был подвал, правда, видно его не было, всё было в земле, которая шлепалась кусками вниз.
— Вот на этом мы и полетим, — удовлетворенно пробормотала Окалина, — А вы уже теперь точно все влезете в это железное корыто со всем своим барахлом. Побьете его своими жопами — будете друг на друга пенять…
Крыть на это Нине Валерьевне было совсем нечем, две злорадно скалящиеся с подоконника летающего дома рожицы вовсю пищали, что они теперь хозяева проекта «Дом» и неприкасаемы, ибо если он на*бнется, то будет кисло всем, а я лишь скромно торжествовал, забурившись в эту халупу и растянувшись на чужом диване голым, но человекоподобным и, наконец-то, курящим. Действительно, заэксплуатировала нас Молоко…
Правда, нормально покайфовать не вышло. Окалина начала искать меня голосом, подлые узбечки, которые, несмотря на то что просто сидели на подоконнике в обнимку, сдали меня как бездельника, так что пришлось нырять назад, глубоко под землю, за своими девчонками и их сумками. Там, внизу, меня уже ждали…
Цао Сюин кинула в меня чьими-то шортами и родной маской, велев превратиться и надеть. Я послушался, обстановка, состоящая из самой бабки с парой баулов, незнакомого мужика с постным и грустным лицом, а также… Викусика с парой огромных сумок и рюкзаком, как бы внушала. Ну, или попросту говоря, была очевидной донельзя — меня ждали, хотели сказать «до свиданья». Не уважить такое было бы совсем уж глупо и зря. Так что шорты я натянул, маску тоже надел, чтобы мужика не сломать, но почти сразу снял — его попросили отвернуться.
Стою, смотрю. Они на меня смотрят. Молчим. Плохо молчим. У Викусика глаза на мокром месте, баба Цао тоже радость не излучает, а я вообще, как дурак. Вот серьезно, если так подумать, то здесь именно я — жертва. Причем жертва гребаного сговора! Более того, дамы и господа, давайте будем реалистами? Да, вот давайте? Я понимаю, что все хотят детей. Понимаю, что семя неогенов настолько живучее, что его, в отличие от человека обычного, можно перевозить чуть ли не в горсточке. Понимаю, что девчонки и женщины пшикаются этим делом, потому что иначе — никак! Да, с точки зрения нормального здорового мужика — это очень и очень нездоровая херня, это просто жесть какая-то, но вот иначе — никак! Понимаю! Не принимаю, не хочу принимать и, может быть, даже думать на эту тему не хочу (вдруг убьют и не придётся?), но тем, мать вашу, не менее! Какого хрена я, жертва и невольный донор, стою сейчас перед этой огромной девчонкой и чувствую… вину за то, что я её не люблю? Не люблю как женщину? Да даже не смотрел на неё так ни разу?
— Время! — сухо и отрывисто бросает отвернувшийся человек, — Время, товарищи!
— Погоди… — начинает недовольно скрипеть Цао Сюин, но замолкает, видя двинувшуюся вперед девушку. Та молча подходит ко мне, целует в щеку, затем распрямляется и, резко развернувшись, уходит назад.
— Всё, — дрогнувшим голосом произносит трехметровая девушка, — Я готова.
Может, старая китаянка и хотела что-то сказать, но отвернувшийся — телепортатор. А у них, как и у Ахмабезовой, каждая секунда на счету. До такой степени, что мужик, зажмурившись, разворачивается назад, делает шаг, безошибочно вцепляется обеим женщинам, старой и молодой, в руки, и… их нет. Были — и нет.
Знаете анекдот, в котором отсидевший восемь лет за политический анекдот зэк, освободившись, приезжает домой, к жене, и попадает на именины «своего» годовалого сына? Он сидит за накрытым столом и говорит:
— Я и раньше сидел ни за что, но так ни за что, как сейчас — сижу впервые.
Пора за девчонками. Мне еще кучу барахла из летающего дома выкидывать. Вот зачем нам там холодильники и газовые печи?
— Подогрейте чаю!! По-жа-луй-ста!
Кто-то, сидящий на этаж выше меня, тяжело вздыхает, смачно сплевывает в окно, выбрасывает в лес, пролетающий под нами, затушенный тем же харчком окурок, а потом тяжелым голосом говорит: «Сейчас…». Таким, заколебавшимся.
Дом, несмотря на то что китайский, построен очень хорошо. Мощные стены, крепкий, ничего не скрипит, побелка на голову не сыпется. Правда, почему-то окно в ванной. Я саму ванну давно выкинул, определив комнату как курилку, поэтому сижу тут и смолю, зеленью любуюсь. Даже не один.
— Слышь, — говорю я в свою очередь отирающемуся рядом Салиновскому, — Пора это ваше блондино-узбекское иго закруглять. Сколько можно уже мужика за чаем гонять? Летим всего час, они пятый раз просят.
— Так в напёрстке остывает моментом же, — бухтит Салиновский, отводя глаза, — пару глотков сделают и всё.
— Паша, — поворачиваюсь я к нему, — Мы не на прогулке…
— Да? — внезапно в голосе худощавого блондина слышится вызов, — А где мы, Витя? Ты ничего не забыл? К примеру, рассказать мне и моим женам, во что вы нас втравили? Спросить, хотим ли мы лететь с вами, помогать вам? Почему мы здесь? Почему я здесь?
Отворачиваюсь от унылого однообразного вида за окном летящего впереди дирижабля здания, затягиваюсь сигаретой, и смотрю на своего друга. Молча. Он на меня, с тем же вызовом в глазах. Он хочет знать. Хорошо.
— Ты здесь, и твои жены здесь, Паша, потому что вам страшно. Поэтому вы сунули голову в песок и доверились нам, а когда дело запахло жареным, ты начал задавать вопросы…
— Нет, Витя, я не слепой, — мотнул головой Салиновский, — Вопросы я сейчас задаю тебе потому, что куда-то пропала баба Цао и Викусик. И я, Витёк, что-то очень сомневаюсь, что их послали в опасное место! Скорее наоборот! И вот, они там, а мы здесь! Почему⁈
— Глупый вопрос, — пожимаю я плечами, — Ты здесь потому, что тебе больше негде быть. Никто и нигде тебя не ждет с хлебом и солью. Твои жены здесь, потому что они полезны. Только и всего.
— А…
— Без «а», Паша, — тяжело смотрю я на него, — Ты не дурак. Твои жены не дуры. Вы выбрали, где быть и с кем быть. Вас защищали, вас не трогали, хотя поверь, все кому надо — давно уже в курсе талантов Онахон и Охахон. Вы в любое время могли уйти, хотя да, скорее всего, в течение суток уже сидели бы где-нибудь в допросной под Тверью с карандашами в жопах и греющимся в пределах зрения утюгом…
— Вот именно! — Салиновский сжал кулаки, — Охренительная свобода выбора! Тебе не кажется…
— Нет, мне не кажется, — подошёл я к нему, — Викусик беременна. От меня. Не делай такие глаза, я вообще не при чем. Даже рядом не стоял. Искусственное оплодотворение, она вытащила счастливый билет. Баба Цао решила о ней позаботиться. Смогла о ней позаботиться. А о вас не захотела, потому что вы, Салиновские — не трехметровая беззащитная девочка, чья единственная способность — это чувствовать правду. Ты — не знающий страха парализатор, про девчонок вообще молчу, они способны танки давить.
— Знаешь, почему мы здесь, Изотов? — Паша, сделав шаг вперед, чуть не уперся носом мне в грудь, — Потому что мы боимся. Как тебя боимся, так и других! Потому что вы, вы все, вы никому жизни не даете! Ни свободы, ни прав, ничего! Ты… ты вообще чудовище. Я знаю, чем ты занимаешься. Видел новости. Много чего видел…
— Один вопрос, товарищ Салиновский, — жестко спрашиваю я, стоя посреди крохотной китайской комнаты, недавно бывшей полноценной ванной, — Всего один. За всё это время, пока мы с тобой общаемся, дружим, живём в одном доме — перед сколькими женщинами ты извинился? Сколько их было, тех, кого ты изнасиловал, пользуясь своей способностью? Сколько раз ты за всё это время стоял на коленях перед ними? Сколько раз, Паша?
Паша отшатнулся, как будто я его ударил под дых. У него
