Эстиве задумчиво погладил переносицу, потом кивнул.
– Ваше слово много значит для меня, Кошон.
– Вот и славно.
О том, что Бэдфорд договорился об обмене пленными епископ понял сразу, как только регент вызвал его в свою резиденцию и потребовал полного отчёта о процессе. Кошон изложил всё спокойно, обстоятельно, но не мог не заметить, что на лице Бэдфорда, при явном общем неуспехе суда, отразилось мрачное удовлетворение. Он как-то вяло пожурил епископа за слишком долгое топтание на месте и посоветовал хорошенько подумать над тем, что можно будет предъявить Риму, если там сочтут, что пора вмешаться.
– В крайнем случае, – добавил герцог, – объявите девицу помешанной и приговорите к заключению в какой-нибудь монастырь для покаяния.
– То есть, речь о публичной казни еретички уже не идёт? – уточнил епископ.
– Да что вам так далась эта казнь, Кошон?! У вас что, личные счёты с девицей?! – вспылил регент.
И на том разговор закончился.
Видимо, французская сторона была убедительна, как никогда, решил для себя Кошон, лихорадочно соображая, кто теперь из окружения английского короля может ему помочь. Выверенный и максимально просчитанный план был уже готов, но на финальной его стадии требовалось привлечение кого-то влиятельного. Бэдфорд таким кем-то быть уже не мог, так что оставался только тот, кто давно уже благоволил Кошону. И был это не кто иной, как кардинал Винчестерский!
Прелат как раз недавно ездил в Лондон, где выслушал все попрёки парламента, адресованные регенту. Вернулся уставший и крайне мрачный, и, если верить слухам, имел очень эмоциональный и слышимый далеко за пределами кабинета, разговор с милордом Бэдфордом, после которого несколько дней пользовался услугами лекаря, пускавшего ему кровь.
При таком раскладе, кардинала вряд ли посвятили во все тонкости переговоров с французской стороной. И Кошон торопливо воспользовался ситуацией.
Улучив момент, когда Винчестеру стало лучше, пришёл по-дружески проведать своего давнего покровителя и завершил визит самым задушевным приглашением на обед.
– С удовольствием, дорогой Кошон, – простонал Винчестер. – Я так устал, так измучился… Приятная беседа с вами, да ещё под хорошее вино, может заставить мой дух снова воспрянуть.
– Даже не сомневайтесь в этом, – улыбнулся Кошон.
Сочувствие из него так и сочилось.
Не поскупился епископ и на угощение. Блюда, предложенные поваром, отбирались им с такой тщательностью и такой щедростью, что поразилась даже кухарка, давно и непочтительно считавшая святого отца непереносимым скрягой.
– Я не ел такого даже в Лондоне! – восхищался кардинал, вливая в себя ложку за ложкой густой ореховый суп и причмокивая с откровенным удовольствием. – Вас следует наказать, Кошон, вы забрали себе лучшего повара!
Епископ смущённо улыбался, теребил салфетку, что-то любезное отвечал, но сам в это время прикидывал, как бы ловчее приступить к главному разговору?
Но тут помог сам кардинал.
Покончив с мясной частью, он сытно отвалился от стола и со вкусом запыхтел.
– Готов поклясться своей камилавкой, Кошон, это самый отрадный вечер за последние месяцы. Почему у вас в суде не заседает такой же умелец, как и ваш повар? Мы бы давно покончили с еретичкой и забыли о ней, как о страшном сне!
– Это моё упущение, – с улыбкой развёл руками Кошон. – Но покончить с еретичкой становится всё сложнее…
– Да, да, – тут же подхватил Винчестер. – Но лично я не считаю это вашим упущением, Кошон. Вы пригласили людей достаточно учёных, но не приняли во внимание их зависимость от мнения Рима. А там до сих пор молчат!
– Увы.
– Да, увы! Потому что это крайне тормозит всё дело! Вы же сами знаете, как трудно у нас принимаются решения, когда папа не определил свою позицию по тому, или иному вопросу. Все ждут и боятся взять на себя ответственность. И в подобной ситуации вы, мой друг, выступаете в роли подлинного мученика! Знаете, какую шутку мне рассказали в парламенте? Дескать, папа тоже ждёт, когда, в ответ на чудо, явленное королю Шарлю, епископ Кошон вытащит из рукава дракона пострашнее!
Кардинал затрясся от сытого смеха, а Кошон махнул мальчишке-виночерпию, чтобы подлил им вина, и решил – пора!
– Вы слышали, кардинал, кое-кто из прелатов решил покинуть процесс?
– Да, конечно, – потянулся за вином Винчестер. – Но всё это звенья одной цепи. Просто те, кто послабее, решают выпасть раньше других.
– А вот тут вы не правы, – покачал головой Кошон. – Их трусость никак не связана с молчанием Рима. Я думаю, что это особого рода болезненное самовнушение, которое, как вы верно заметили, поразило самых слабых.
– Не понимаю, – с интересом поднял густые брови кардинал. – Что такое вы имеете в виду?
– Страх перед ведьмой, разумеется.
Кошон с видом заговорщика посмотрел по сторонам, потом махнул слугам, чтобы вышли, и зашептал:
– Я и сам, по правде сказать, опасался. Даже советовал милорду Бэдфорду не пускать на заседания суда его величество. Но несколько месяцев, проведённых в контакте с еретичкой, начисто избавили меня ото всяких страхов и опасений! Эта девица, несомненно, обладает даром убеждать и соблазнять, и ересь, сидящая в ней, опасна для любого, слабого в вере. Но, уверяю вас, страшна она, в первую очередь, не этим своим нечистым даром, а той славой, которую ей создают! Каюсь, каюсь, сам приложил руку, когда советовал оберегать юную душу короля. Но сейчас заблуждения рассеялись!
Епископ выдержал многозначительную паузу, чтобы собеседник прочувствовал важность момента и весь обратился в слух, и только потом продолжил:
– Сегодня я готов, с полным основанием, сказать вашему преосвященству, что чудо у нас есть, и всегда было!
Размякший и слегка захмелевший Винчестер встрепенулся.
Кошон только теперь обратил внимание на то, как постарел его давний благодетель, и почему-то именно это наблюдение успокоило и придало словам лёгкость. Как любой, выпускающий из рук руль того корабля, что зовётся активной жизнью, кардинал ухватится за любой, брошенный ему канат. А уж за тот, который бросит ему сейчас епископ, ухватится обязательно, даже если Бэдфорд и рассказал ему о своих планах.
– Теперь я готов настаивать на участии его величества в процессе! – возвестил торжественно Кошон. – И, если английская сторона по-прежнему заинтересована в казни еретички, готов поклясться, что в присутствии истинного помазанника Божия, чья чистая душа не знает никакой скверны, эта девица покается и признает, что вводила всех в заблуждение!
Лицо кардинала сначала выразило сомнение, дескать, быть такого не может! Потом вдруг прояснилось при воспоминании о чём-то более понятном, но, почти тут же, брови кардинала хмуро сошлись на переносице.
– Что вы имели в виду, говоря «если по-прежнему заинтересованы в казни»? – спросил он, крайне плохо скрывая обеспокоенность в голосе.
Кошон сделал испуганное лицо.
– О… Мне так показалось во время последнего разговора с его светлостью. Но, если вы ничего такого не знаете…
– Нет, не знаю. – оборвал Винчестер и капризно прибавил, – вы определённо что-то напутали, епископ.
Он снова откинулся на спинку стула, но благодушия в лице уже не было.
«Обиделся, – лицемерно посочувствовал Кошон. – Ну, ещё бы! От парламента претензии выслушивает, капризы короля терпит, и точно так же отстранён от главных событий, как и я… Ишь, глаза прикрыл! Соображает… К Бэдфорду за разъяснениями не побежит – слишком гордый, но и про моё предложение ему уже не расскажет!»
– Ещё вина? – спросил епископ вслух.
– Да. Да, пожалуй…
Винчестер нервно обтер ладонью губы и, потянувшись за бокалом, с показным равнодушием поинтересовался:
– Я не совсем понял, каким образом эта девица сможет покаяться перед королём? Это вы эзотерически… – кардинал неопределённо поводил в воздухе пальцами, – или есть какие-то методы воздействия?
– Есть методы воздействия, – эхом откликнулся Кошон. – Я хотел изложить их милорду регенту, но, поскольку с его стороны было велено никаких серьёзных мер к узнице не применять, поостерёгся.
– Да причём тут Бэдфорд?! – взвился кардинал. – Какое, по сути, дело может иметь регент Франции к инквизиционному суду?! Эти вопросы решает только духовенство, то есть, мы с вами, Кошон! Лично мне совершенно безразлично, какими методами вы заставите еретичку признаться, но зато очень волнует тот факт, что парламент, не сегодня – завтра потребует возвращения короля в Лондон! А тот, в свою очередь, почти каждый день спрашивает, причём, у меня, не у Бэдфорда – когда же, наконец, ведьму поведут на костёр, потому что ему обещали показать девку в день её казни!
Сочувственно моргая, Кошон кивал на каждое слово. А когда кардинал, наконец, умолк, развёл руками, дескать, как скажете, сударь, и пообещал:
– Дайте мне один месяц, ваше преосвященство, и я устрою всё так, что довольными останутся и парламент, и его величество, и даже милорд регент, что бы он там ни затевал.
