Самолет неторопливо полз над мелкими квадратиками полей в небесной синеве, озаренной лучами дневного светила, медленно склоняющегося к закату. Сопровождавшие истребители то ли были отозваны, то ли у них кончилось горючее. Пассажиры успокоились и дремали. Виктор вдруг подумал, что в сущности, они и до этого были заложниками, и для выполнения своих планов верхушка рейха имела все возможности убить часть их, или же каждый час по одному, или в какой-то другой последовательности. Вся Европа до границ Союза и берегов Англии была большим захваченным аэробусом, летящим в неизвестность, хотя и очень современным и комфортабельным. И восставать было бессмысленно, ибо в итоге всем бы пришлось гореть в обломках ядерного пожара, вспыхнувшего от нарушения международного равновесия. Возможно, часть этого европейского аэробуса в количестве трех десятков человек вела себя сейчас так спокойно не в результате дурацкой речи Виктора, а потому что они все привыкли быть заложниками. Точно так же, как и в нынешней России привыкли быть заложниками миллионы работников предприятий и учреждений, безропотно принимая увольнения, снижения и задержки зарплаты и прочие плоды изобретательности лиц, захвативших эти предприятия и учреждения законным путем или не очень.
Из двери пилотской кабины высунулся Ковальчук и подозвал Виктора.
— Скоро снижаемся. На всякий случай пусть пассажиры приготовятся к аварийной посадке.
— Разве мы садимся не в Гааге?
— Где нас будут ждать группы захвата спецподразделений СС? Нет, конечно. Есть заброшенный военный аэродром на побережье, построенный еще в конце тридцатых. Думаю, там этот старый ворон вполне сядет. Нас будут ждать те, кому поручено обеспечить отход нашей группы морем.
29. Борт не просит посадки.
На этот раз все разъяснения для пассажиров были возложены на Грету, которая спокойно и с улыбкой рассказывала, как надо группироваться перед посадкой и прочее. Виктор даже удивился ее самообладанию; видимо, к аварийной ситуации бортпроводниц в "Люфтганзе" тщательно психологически готовили. Из радиопереговоров, которые велись с землей от имени экипажа через Ковальчука, Виктор ухватил отдельные фразы о неисправности управления, из-за которого самолет не может удержаться на курсе и которое сейчас пытаются исправить. И еще он понял, что Ковальчук неоднократно просил землю указать их местонахождение по данным радаров.
Самолет неожиданно и резко пошел на снижение; у Виктора резко заложило в ушах, так, что не помогали запасенные конфеты; их трясло, ребенок в авиалюльке проснулся и заплакал, и его сразу бросились успокаивать Грета и Зина, а Наташа успокаивала мать ребенка; потом одному из пассажиров, не слишком пожилому, но уже поседевшему человеку, стало плохо, и ни в аптечке, ни у Зины не оказалось подходящего лекарства, а оно оказалось в чемоданчике у того самого эсесовца, который спрашивал Виктора за свой "Вальтер", и этот эсесовец радовался как ребенок, когда седому господину полегчало. Грете пришлось выговаривать пастору, с которым чуть не сделалась истерика; видимо, святой отец не слишком торопился к встрече с всевышним, и только два милых старичка воспринимали происходящее спокойно и улыбаясь друг другу — возможно оттого, что они думали, что уйдут из этой жизни одновременно, и ни один из них не будет переживать тяжелой потери.
Виктор при всей этой кутерьме был задействован на побегушках. Заскочив в кабину по какому-то делу, он услышал, как Ковальчук сообщает диспетчерам что-то вроде "отказ двигателей" и "продолжаем быстро терять высоту".
— В салоне есть свободные кресла? — быстро спросил он, заметив Виктора.
— Одно.
— Черт! Всем остальным лечь на пол, сейчас будет касание! Бегите!
Виктор помчался. Свободное кресло оказалось как раз в самом хвосте.
— На пол всем, сейчас сядем!
— Вы — в кресло.
— Ей! — Виктор кивнул на Грету. — Это приказ!
Грету чуть ли не силой усадили в кресло и пристегнули ремни. Зажужжало выпускаемое шасси. Все бросились на пол в хвосте, у багажных полок. К Виктору подползла Зина, и, не успел он что-то сообразить, как она снова вонзила ему в бедро шприц-тюбик.
— Э! Ты чего?
— Ничего! Поднять тебе шансы на выживание.
— А остальным?
— Ты думаешь, это уже вагонами делают?
Виктор едва успел прикрыть голову руками. Самолет тряхнуло, и он начал прыгать на ухабах — видимо, полоса была в паршивом состоянии. Раза три Виктора отрывало от пола, и он шлепался обратно. Ладно, думал он, все это не самое страшное…
Что-то сильно ударило в самолет, загрохотало, захрустело, их рвануло вправо, и Виктор боялся поднять голову, ожидая, что сейчас они врежутся во что-нибудь или машина перевернется. Вместо этого тряска прекратилась, и моторы, фыркнув напоследок, умолкли. И тогда Виктор понял, что они на земле.
Двое "невидимок" бросились открывать выходной люк. Из салона раздавались радостные крики. По проходу спешно выбирался Ковальчук с остальными "невидимками"; ему кричали "спасибо" и даже пытались пожать руки, несмотря на грозные окрики. Грета сорвалась со своего крайнего кресла в заднем ряду, и бросилась целовать Виктора в обе щеки. Пришлось возвратить ее на место. Стокгольмский синдром бушевал в особо острой форме.
— Реакция эйфории после переживаний, — констатировала Зина, — можно не обращать внимания. Помаду потом вытрешь, давай на выход.
Самолет снаружи выглядел довольно целеньким, не хватало только куска крыла на конце. Виктор так и не понял, чем его снесло, потому что группа рванула в сторону обрыва, за которым расстилалось огромная, серая в этот непогожий февральский день чаша океана.
Бежать оказалось поразительно легко, словно во сне; он буквально не чувствовал под собою ног. "Опять чем-то накачали" — подумал он, и рассудил, что с суперменством пора завязывать, а то мало ли какие могут быть от этих допингов последствия.
Они бросились вниз вдоль каменистого обрыва, мелкие камешки шуршали и сыпались вниз, и Виктор смотрел себе под ноги и думал только о том, как бы не споткнуться, и не врезаться башкой в валун или вывихнуть ногу. В его планы это не входило — имперские вертолеты наверняка были в воздухе, и народной полиции, и погранвойск, и он старательно размахивал на бегу руками, в одной из них все еще был зажат джейсмсбондовский "Вальтер", который из-за глушителя в карман не влезал, отвинчивать было некогда, а бросить жаль. Навстречу в лицо дул знакомый ветер с запахом йода и водорослей. Впереди шумели волны, разбиваясь о берег, и Виктор жалел, что из-за них не удастся вовремя услышать стрекот винтов. И еще он думал о том, что только бы не сбить дыхание. И немного — о том, что вот, прилетел он в старую Голландию (ему почему-то казалось, что они сели в Голландии, хотя это не факт), а ни ветряных мельниц, ни дамб, ни всего прочего так и не увидел, а такие камни и волны можно и в Финском заливе посмотреть.
