А говорил, чекером медведя свалил…
Дети на охоте. Слева направо: братья-двойняшки Тимофей
и Николай, автор (8 лет), сестра Алевтина
Батя от души хохотал, а мужики наконец-то узрели розыгрыш, но на него даже не ворчали, поскольку сами перепугались, чувствовали смущение и все пинали и вытравливали Бурю из-под кровати, заставляя его вставлять косяки. Потом сами вставили, а то уже изба выстыла, и уселись за стол. Я уснул под гармошку и пляску, поэтому не видел, как Буря выбрался из своей берлоги.
Наутро все были серьезными, насухо протирали все части ружей и выносили их на улицу. Еще затемно позавтракали, запрягли лошадь и стали бить дорогу к Голубичному болоту – медведя-то вывозить придется. И хорошо, что казенная кобыла у отца не боялась медвежьего духа. Мороз был под тридцать, снег доставал брюха кобылы, и она едва тащила сани, так что мы шли на лыжах впереди, чтоб ей было чуть легче. С восходом кое-как добрались до березника, обрамляющего болото, там привязали лошадь, отпустили чересседельник, задали сена, и батя повел нас на кедровую гриву, что была в километре от кромки.
Болотный кедрач высокий, прогонистый, корневая часть слабая, да и грива узкая, поэтому ветрами навалило, накрестило его – и зимой-то трудно пройти. Подвел нас батя к буреломнику, показал засыпанную снегом и заваленную деревьями яму, а оттуда действительно, как говорят, парок на морозе курится и кустарники вокруг заиндевели. Расставил он мужиков по местам и приказал снег растаптывать, да чтоб ружья держали наготове. Меня поставил далековато от берлоги, за толстое дерево и велел носа не высовывать.
А от пропотевших охотников пар столбом. Топчут снег, поглядывают то на батю, то на берлогу, и красные, заиндевевшие их физиономии постепенно бледнеют и вытягиваются. Я прицелился в яму, стою и вдруг начинаю чувствовать, как у меня затряслись сначала ноги, а потом и руки, но твержу себе, что это от холода. На самом-то деле чего бояться, если батя рядом? Он же шутит с мужиками насчет запасных штанов, а сам делает залом из сучковатой вершины сухой упавшей елки – эдакого противотанкового ежа, который вставляется в лаз берлоги, чтобы зверь не смог сразу выскочить. Стучит топором, посмеивается, а про меня словно забыл. Вставил залом в яму, после чего срубил высокую тонкую елку, не спеша сучья обчистил, затем телогрейку скинул, в одну руку ружье взял, в другую жердь.
– Готовы? – спрашивает. – Курки взвели?
Мужики напряглись, молча кивают, а сами целятся в яму. Буря так на колено встал – из-за роста валежина ему мешает.
– Только в меня не стреляйте, – предупредил батя и ширнул стяжком в отдушину. – Вставай, косолапый! По твою душу пришли!
Автор на охоте в августе 1969 г. (17 лет)
Берлоги в Сибири рытые, глубокие, а сверху еще снегу набило, да деревья лежат. В общем, от тряски и нереального тумана перед глазами я ничего не увидел и не понял, но мужики бабахнули залпом, и мне показалось, что я тоже выстрелил. Отец же закричал:
– Гляди-ка! Попали!
Охотники полезли к берлоге, а без лыж так тонули в снегу, ну и я за ними. И когда добрался, выброшенный из лаза залом уже был наверху, а большая медвежья голова с закушенным в пасти языком еще торчала в яме. Однако снег вокруг валился, и зверь вместе с ним медленно опускался куда-то вниз.
– Тащите веревку! – велел батя, сбрасывая лыжи.
За веревкой ринулся Буря, но опоздал: медведь рухнул в яму и оттуда дохнуло смрадом звериного жилья.
– Да никуда не денется! – Мужики, как подобает, сдержанно радовались и закуривали. – Теперь наш, достанем!
Сбили сугроб с валежины, ружья повтыкали в снег и расселись. И тут батя наконец-то обратил внимание на меня, но глядел как-то странно, с хитроватым подозрением.
– А ты-то стрелял?
– Стрелял! – с гордостью ответил ему. Он же взял у меня ружье, разломил и достал целый патрон.
Мужики заржали надо мной, стали подтрунивать, но больше от того, что их переполняли чувства: хорошее было утро, медведя взяли, охота удалась, будет что рассказать. Батя же молчал и ухмылялся, а мне стало невыносимо обидно. Ведь помню же, хоть и как в тумане, но вроде бы нажимал спусковой крючок!… Я встал на лыжи и хотел было отойти подальше и с горя покурить Буриного «швырка», но отец дал конец веревки.
– Раз не стрелял – лезь в берлогу. Привязывай медведя, вытаскивать будем.
Я взял веревку и на ватных ногах подошел к темному челу: в кедровой гриве было сумеречно, туманное морозное солнце слабо пробивало плотные кроны, а в берлоге и вовсе был мрак и воняло так, что дышать можно лишь ртом, чтоб не стошнило. Мужики примолкли, глядели с интересом, и верно, думали, полезу я или струшу?
– Чего встал? – поторопил батя. – Давай!
На животе, как медведь, я сполз в черную снежную яму головой вперед и на ощупь нашел почему-то узкий лаз, протиснулся, потрогал руками пространство – везде была мягкая медвежья шерсть, в том числе и под коленками.
– Ну что там? – Батя склонился к яме. – Чего копаешься?
– А за что привязывать? – спросил я из подземелья.
– Сделай удавку и за шею, – посоветовал он. – Или за лапу.
Наконец в шерстяной горе я нащупал звериную голову, точнее, уши, а возле морды оказалась огромная и безвольная передняя лапища с когтями. Неуверенными руками я сделал удавку, кое-как надел ее на лапу, затянул и крикнул:
– Тащите!
Мужики налегли на веревку, а я наконец нащупал стенку берлоги, пронизанную сплетением кедровых корневищ, и встал на четвереньки.
– Раз-два – взяли! – донеслось сверху. – Еще раз – взяли!
И веселый, восторженный мат.
– … ничего себе!
Батя, видно, склонился к берлоге.
– Ты за что там привязал-то?
– За лапу!
– А почему обратно тянет? Может, за корень привязал?
– Я что, корня от лапы не отличу? – меня уже брала обида: вылезешь из берлоги – начнут смеяться…
– Ладно, подталкивай там снизу! – велел отец и ушел.
Я ощупал шерстяную гору, примерно нашел медвежий зад, уперся в стенку и стал толкать.
– Раз-два – взяли!
И так потянули, что одним махом выдернули зверя наружу, причем с частью обледеневшего снежного лаза, так что в берлоге немного посветлело. Но почему-то наверху вместо радости, словно короткая вспышка, возник переполох, злой, забористый мат и крики:
– Бей его! Бей! А, ё…
Я же пополз на четвереньках к лазу и снова ощутил под руками медвежью шкуру. В этот момент батя спрыгнул в яму, спросил звенящим, возбужденным голосом:
– Серёга? Живой?
– Живой…
– Ё!… Вылазь!
– А медведь!…
– Убежал медведь!
– Тут еще один лежит!
