Всю ночь, лежа без сна и глядя в отверстие палатки на звезды, Мэтью думал об этом. Утром он заговорил с Миллером. Вначале тот слушал невнимательно: Де Порто после доения сказал, что, возможно, корове предстоит отел, и Миллер уже видел будущие стада. Мэтью говорил уже некоторое время, прежде чем Миллер выпалил:
– Что? Идти на большую землю? Не сходите с ума, Мэтти! Вы не сумеете это сделать, да и что хорошего вам это принесет?
– Моя дочь, – начал снова объяснять Мэтью. – Возможно, она жива. Я знаю, что шансы на это малы, но должен убедиться.
Миллер смотрел на него.
– Вы сошли с ума.
Мэтью пожал плечами.
– Возможно.
Миллер положил руку ему на плечо.
– Мне не хотелось бы быть жестоким. Мы все немного не в себе после случившегося. Не кричим, как мамаша Латрон или этот глупый старый педик там, на Валде-Террес, но немного все же свихнулись. Я знаю это. И все же нужно сохранять разум. Такие безумные поступки не принесут ничего хорошего. Ла Перре… это совсем другое дело, он ведь пришел с Сарка. Он там сходил с ума, у него не было пищи… ведь всего девять миль. Вы меня понимаете?
– Да, понимаю. Но это не имеет значения.
– Говорю вам: это самоубийство.
– Смотря как взглянуть. И во всяком случае это никого не касается.
– Касается, клянусь господом! Такой маленькой группе, как наша, нужна каждая пара рук. Мы не можем никого терять. И вас больше всего. Вы моя правая рука, Мэтти. Вы помогаете мне организовать все. Вы знаете, как я от вас завишу.
– Теперь вам никто на нужен. Вначале было иначе, но сейчас все идет гладко.
– Потому что вы здесь.
– Нет.
Мэтью не высказал свою мысль: хотя Миллеру действительно нужно было опираться на сильного человека, замена в лице Ирен была готова. Миллер не видел этого, потому что, хотя и признавал силу женщин, не понимал ни размеров этой силы, ни своей собственной зависимости от нее.
Миллер, вспыхнув, сказал:
– Неважно, Мэтти. Говорю вам, вы мне нужны.
– Научитесь обходиться без меня. – Мэтью улыбнулся. – Это не покажется вам трудным.
– Нет!
У него был такой же нервный и отчаянный вид, какой, как помнил Мэтью, во время разговора с Ирен. Если бы девушка возражала ему, ситуация могла резко обостриться. Сейчас тоже, подумал Мэтью. Он небрежно спросил:
– Вы хотите сказать, что не разрешаете мне уйти?
Миллер тяжело ответил:
– Вы не уйдете, Мэтти. Для вашего блага и ради всех остальных. Мы все еще немного не в себе. Через пару недель вам будет лучше. Но запомните: вы не уйдете. Если понадобится, мы вас свяжем.
Мэтью подумал, последуют ли за ним другие в таком случае. Может, да, а может, и нет. Но вызывать конфликт нельзя: либо Миллер разъяриться, либо, если он потерпит поражение, группа может распасться. Мэтью видел, что остальные, привлеченные громким голосом Миллера, прислушиваются: Де Порто, Хильда, маленький Билли. Он сговорчиво сказал:
– Вы хозяин. Но я надеюсь, вы измените свое мнение. Поговорим об этом позже.
Миллер с нервным смехом схватил его за руку.
– Разговоры не повредят, Мэтти! Пока вы понимаете, что мы не можем обойтись без вас. Пошли. Посмотрим на эту корову. Как узнать, беременна ли она? Вы не знаете?
В течение следующих нескольких дней на случай, если Миллер следит за ним, Мэтью ничего не делал, а потом начал готовиться тщательно и в тайне. Среди собранных вещей он нашел рюкзак. Перенес его в тайник – старый немецкий бункер дальше на берегу. Землетрясение сдвинуло его; вертикальный ход, ведущий на дно, покосился, но стальная лестница осталась на месте. Вряд ли кто-нибудь из лагеря окажется здесь, но Мэтью из предосторожности забросал вход ветками. После этого он при возможности приносил сюда вещи, которые считал необходимыми для путешествия.
Прежде всего это была пища в наиболее консервированной форме: главным образом мясо с бобами. Самая трудная проблема, конечно, запас свежей воды. Сто миль до берега, скажем, по 15 миль в день – это означает неделю пути. В разбитом автомобиле Мэтью нашел пластиковую канистру, способную вместить галлон. Пинта воды в день – вполне возможно в этом климате, к тому же среди скал может оказаться дождевая вода. И, конечно, Олдерни. Там есть источники, где он может обновить свой запас. Это сокращает дистанцию на четверть. 75 миль – он пройдет их в 5 дней.
Он возьмет с собой запасную пару крепких ботинок. Две фуфайки, пару носков, чтобы надевать ночью; так можно будет обойтись без одеяла. Макинтош, который он спрятал в Вал-де-Террес, перекочевал в тайник вместе с коробкой патронов. Ружье Мэтью держал в палатке, чтобы не вызвать подозрений. Его он возьмет в последнюю минуту.
Подготовка, поскольку к ней нельзя было привлекать внимание, заняла почти две недели. К концу этого периода было еще одно ухудшение погоды, но все собрались в больших палатках, которые выстояли даже несколько довольно сильных толчков во время бури. Столбы палаток покосились, один сломался, но это произошло днем, и мужчины без труда все поправили. Всех охватило чувство общего торжества, явно контрастировавшего с жалкими первыми днями.
Произошло еще одно важное событие – либо из-за этого, либо по другой причине, Мэтью не знал. Но когда небо прояснилось и были снова поставлены маленькие палатки, Ирен не вернулась в свою, но заняла место в палатке Миллера. Тот казался слегка ошеломленным, но встретил перемену с шумным весельем. Мэтью подумал, что теперь остальные будут еще больше уважать Ирен. Она будет управлять хорошо – холодно, эффективно и без воображения. Мэтью гадал, станут ли ее сыновья и дочери ее наследниками. Вот так складываются общественные отношения. Впрочем, такие размышления занимали его лишь слегка. Важнее было то, что Миллер, в своем новом счастье, расслабился и потерял бдительность. Мэтью смог проводить больше времени вне лагеря, готовясь к бегству.
Ночью его разбудило дрожание земли. Они уже настолько к этому привыкли, что поворачивались на другой бок и снова засыпали. На этот раз Мэтью не уснул. Он не знал, который час, но в небе виднелись первые признаки рассвета. Он ждал долго, не менее десяти минут, потом как можно тише оделся. Для уверенности прошептал: «Билли!» Ответа не было. Ему видны были очертания укрытой одеялом фигуры мальчика. Мэтью достал из-под матраца ружье и вышел. Никто не пошевельнулся.
Вначале трудно было находить путь по неровной местности к бункеру, но постепенно глаза его привыкли к полутьме. Он захватил с собой маленький карманный фонарик, слишком слабый для открытой местности, но способный помочь в черноте бункера. Рюкзак был уже упакован, а канистра наполнена водой. Он вынес их наружу, аккуратно прикрепил канистру к рюкзаку, поперек всего этого приладил ружье и взвалил все на спину. Тяжеловато, но вес хорошо распределен, да и он чувствовал себя крепче, чем в прежние дни. Мэтью был убежден, что легко справится.
Наиболее прямой путь, поскольку он направлялся на север, пролегал через основание Джербурга к заливу Фермейн. Но это означало необходимость пересечь тошнотворно знакомые развалины св.Мартина, и Мэтью направился к Диветту. На полпути он миновал Монумент, наклоненный под странным углом. Диветт был опустошен приливной волной. От того, что напыщенно называли Сосновым Бором, не осталось даже пня. Мыс обвалился, и поэтому спуск оказался не крутым. Мэтью достиг дна, быстро оглянулся и пошел по долине, некогда бывшей дном пролива.
Хуже всего, как и говорил Ле Перре, было чувство беспокойства. Мэтью постоянно ощущал чуждость того мира, который обнажился неожиданно вокруг. В серой предрассветной полумгле стояли скалы и рифы самых невероятных форм и очертаний. Долгие столетия здесь катились морские волны; море сохранилось в запахе гниющих водорослей, в лужах, задержавшихся среди скал, в дохлых крабах и омарах. Казалось невероятным, что море не возвращается. Мэтью поймал себя на том, что все время прислушивается, ожидая услышать отдаленный гул, который превратится в гром возвращающихся мстительных волн.
Светлело, и очертания менялись, мрачная загадочность скал уступала место рваному богатству форм и красок с выступами розового и желтого гранита, с ослепляющими вспышками белого мрамора на сером фоне. Но тревожное чувство осталось: Мэтью окружал чужой мир, и он шел по нему, как браконьер. Ему начали попадаться знакомые предметы, унесенные из разрушенного города в объятиях отступавших волн: разбитый фарфор, часть стула, прогнутая велосипедная рама, холст, который мог быть произведением искусства, но теперь представлял собой гниющую смесь полотна и краски. Эти предметы не успокоили его; наоборот, ему стало еще хуже. Их несоответствие указывало на его собственную неуместность. Там, где справа на горизонте показалась разрушенная башня Брегона, он нашел газовую плиту, целую, но вырванную из своих переплетений и труб. При виде этой плиты, торчащей из песка, он почувствовал холодок страха.
