мы захватили не только паспорта, мы и деньги захватили.
— Какие?
— Английские фунты и американские доллары. Согласно директиве четыре.
— Да, да…
Директиву они разрабатывали вместе со Свердловым. Тревожные чемоданчики: паспорта, деньги, золото, бриллианты. На случай эвакуации, если Москву захватят белогвардейцы. Вот она и случилась, эвакуация. Хотя Москву никто не захватил. Диалектика!
— И много у нас денег? — спросил он небрежно.
— Достаточно. Пять тысяч долларов, две тысячи фунтов. В каждом портфеле, а их у нас два.
И тысяча — золотыми рублями.
— В каждом портфеле?
— В каждом. Плюс бриллианты, но их сложно реализовать. Во всяком случае здесь, в Гельсингфорсе.
В самом деле, продажа бриллиантов — дело непростое. Нужен свой ювелир. В Париже… В Париже он знает такого. Не большевика, конечно. Но сочувствующего. Слегка. Ему такой и нужен, сочувствующий, но слегка.
— Хорошо, дамы, приоденьтесь, и мы пойдём прожигать жизнь, — сказал он шутливо. Он жив, он здоров, у него есть деньги — позиция куда лучше, чем месяц назад. В Париж? Что ж, поедем и в Париж. Но без спешки.
Дамы были бы и рады приодеться, да не во что. Бежали срочно, бежали налегке. Потому прожигать жизнь начали в магазине одежды. Канительное это дело! Сам бы он управился в полчаса, но дамы, дамы…
Закончив с покупками, дамы заявили, что им необходимо домой. Принять ванну, переодеться, и вообще.
Ильич был голоден, но резон в словах Нади и Марии был. Если им выпала роль буржуа, то, ванна необходима. Зато на обратном пути он купил ворох газет. Даже «Правда» была, вчерашняя. Символично: в Финляндии правда всегда вчерашняя.
Первым ванну принял он, и потом, пока дамы занимались гигиеной, он, уже во всем новом, читал эту вчерашнюю «Правду».
Однако, товарищи постарались. На первой полосе изобразили огромный гроб. На третьей гроб был открыт, и в нем лежал некто, отдаленно напоминавший его. Стоял этот гроб посреди каких-то мерзких пальм, и вообще всё было архимерзко: и подлые речи, и лицемерные охи и ахи. А, вот и «речь тов. Крупской». Бред и ужас: никогда бы Надя не произнесла той чуши, которую ей сейчас вложили в уста. Зиновьев, Каменев, Бухарин, Сталин — все скорбят, ну, конечно. И Клара Цеткин туда же! Расписаны похороны, которые назначены на двадцать седьмое. «Над холмами-могилами красных бойцов возвысится могила-склеп вождя и товарища Владимира Ильича. Могила-склеп Ильича будет источником неисчерпаемой бодрости для трудящихся всего мира!» Что они пишут, что они пишут, ослы, идиоты, тупицы. Могила-склеп — источник бодрости! Словно о нарзане говорят. Труположество, чистое, незамутненное труположество.
На создание великого памятника все члены профсоюза обязались перечислить однодневный заработок!
Кооператоры поумнее: «лучшим памятником будет наша напряженная работа», и никаких отчислений.
«Ильич жив!» — заявили рабочие первой обувной фабрики имени Парижской Коммуны. Но увы, это лишь в поэтическом смысле.
Ильич закрыл газету. Редко кому удается прочитать о своей смерти, и очень хорошо, что редко. А то бы не захотели умирать.
Впрочем, и сейчас никто не хотел умирать.
Но что же дамы (он даже мысленно не произносил «гражданки», конспирация начинается с мышления), чего они ждут, вот уже и темно на улицах.
— А мы никуда и не пойдем, — сказала Надя. — Мы еще не готовы. Завтра сделаем прически, ещё кое-что прикупим, и уже тогда…
Нет, она правильно говорит, прически и одежда разительно меняют не только внешность, но даже и личность. Но есть-то хочется!
— Есть-то хочется! — сказал он вслух.
— А вот, — Мария внесла в комнату корзинку, ту, из санатория.
— Но мы же вчера всё съели, на льду!
— А сейчас она опять полная!
И в самом деле — полная.
— Никакой мистики. Пока ты дремал, шофер остановился у магазина и накупил всяких продуктов. Представляешь, у них в магазинах есть и ситный, и французские булки, и масло, и варенье, и швейцарские сыры, — Надя долго бы перечисляла, но Мария толкнула её ногой, мол, соловья баснями не кормят.
И они приступили к трапезе. Тайная вечеря. Но после воскрешения.
Ничего, сегодня мы отдохнём, а завтра с утра возьмёмся за дело!
27 января 1924 года, воскресенье
Поминки
— Теперь, когда Ильича нет с нами окончательно… — начал было Рыков, и остановился.
— Ты продолжай, продолжай, — благодушно сказал Сталин.
Они сидели за столом, «малые вожди» — Бухарин, Зиновьев, Каменев, Рыков и Сталин. Поминки, не поминки, а так… вроде. На столе водка и холодные закуски из тех, что можно приготовить на скорую руку: нарезанные стерляжий балык, буженина, сыр, лососина, шпроты и прочая чепуха. От горячего каравая по комнате идёт хлебный дух. Никто не курит.
— Когда его окончательно нет… Но что за странные слухи доносятся из Петрограда?
— Из Петрограда? — Сталин, а за ним и остальные, посмотрели на Зиновьева. — Тебе, Григорий, должно быть виднее. Что в твоем городе может беспокоить нашего дорогого Алексея Ивановича?
— Во-первых, хочу напомнить, что Петрограда больше нет! Отныне и навечно город трех революций будет носить имя нашего дорогого Ильича, Ленинград!
— А во-вторых? — спросил Бухарин.
— Во-вторых, ничего особенного не происходит. А если и происходит, то по линии товарища Дзержинского.
— Вот как?
— Вот так, — твердо сказал Зиновьев, и немедленно выпил.
Водки на столе было много, хорошей, литовской, но распита только одна бутылка.
Закусывают, впрочем, активно
Входит Дзержинский:
— Час назад гнездо контрреволюционеров близ станции Герасимовская разгромлено бесповоротно!
— Наконец-то! Что с усадьбой? — спросил Рыков. Он, похоже, чувствовал себя главным. Как же, он унаследовал должность Ильича, он — Председатель Совета Народных Комиссаров!
— Сгорела! Сгорела дотла!
— А люди?
— Ни одного живого человека в усадьбе не осталось!
— Это хорошо. Это ведь хорошо, товарищи?
— Приемлемо, — ответил Сталин.
— За это нужно выпить, — и Рыков откупорил новую бутылку. Откупорил, налил, понюхал:
— Умеют же, черти! Товарищи, присоединяйтесь, товарищи!
Но товарищи присоединяться не спешили. Только Сталин осторожно понюхал содержимое бутылки.
— Да, неплохо сработано.
— Вот-вот. С мороза, чтобы согреться, трудящемуся! А то нехорошо, мы тут литовскую водку пьём, а народ? И для бюджета очень, очень полезно!
— Так за чем же дело? Теперь, когда Ильича окончательно с нами нет, ты, Алексей Иванович, за старшего. Решай, налаживай производство советской водки, никто слова поперёк не скажет.
