что негласную охрану ему я оставил, поэтому не зарывался, до публикации передавая мне самостоятельно полученную информацию для перепроверки и принятия решения о необходимости ее обнародования. Ведь не только мы были такими умными. Пару раз Глебу сообщали информацию, не соответствующую действительности, но могущую причинить невосполнимый вред репутации газетчика, если бы он ее опубликовал.
Я сделал глоток из чашки, содержимое которой, по нынешним временам, относилось исключительно к предметам роскоши — кроме колониальных товаров — кофе и тростникового сахара, в ней были жирные сливки, что еще продолжали продавать чухонские молочницы. Не знаю, как там дальше будет с продовольственным снабжением в России, но кофе я по случаю купил мешок, весом в восемь килограмм.
Через, чуть приоткрытую раму окна, выходящего на набережную мойки, донесся звук шагов множества людей.
Серафима Карповна, тетка моей жены, с любопытством выглянула на улицу, после чего с воплем «Какое непотребство», стала закрывать деревянную раму, бросив на меня уничижительный взгляд.
Я закрылся газетой, не желая вступать в бесплодные дискуссии с пожилой свойственницей.
Наверное, это был мой косяк — я подписал приказ, включавший проведение утренних пробежек личным составом народной милиции в форме номер два, и сейчас больше сотни молодых людей, сменившие в великокняжеском дворце моих ветеранов, разбросанных по новым отделам, бежали по улицам просыпающейся столицы в сапогах, галифе и с голым торсом, фраппируя случайную публику.
— Бесстыдство невообразимое! — пробубнила тетка, плюхнувшись на стул: — Срам какой!
При этом она почему-то смотрела на Аню, маленькими кусочками поедающую пирожок с луком и яйцом, которыми с утра потчевала нас кухарка.
— Вы, о чем, Серафима Карповна, ругаетесь? Пьяных солдат с красным флагом увидели? — я решил не отмалчиваться.
— Да, Господь с вами, Петр Степанович! — тетка, видно вспомнив события февраля-марта, испуганно перекрестилась: — Только солдатики ваши нагишом по улицам бегут…
— Пожалуй, пора вас, уважаемая Серафима Карповна, в «холодную» отправлять…
— Это за что меня в «холодную» то? –изумилась свойственница.
— Дабы не нарушали законы Божии и человеческие! — я стукнул ребром ладони по столу: — Сын Божий что говорил? «Не давай ложного свидетельства на другого». А статья пятьсот тридцатая Уголовного уложения гласит, что виновного в опозорении надлежит или арестовывать, либо штраф накладывать в пятьсот рублей…
— Пятьсот рублей⁈ — ахнула тетка.
— Никак не меньше.
— Я то тут причем? Кого я опозорила?
— Вы уважаемая тетушка, публично, при свидетелях…- я махнул рукой в сторону замершей в дверях кухарки: — только что обвинили сотрудников народной милиции, что они совершают противоправные деяния, бегая по улицам нагишом.
— Ну как-же? — я смотрел на обескураженную правовыми последствиями тетку, еле сдерживая смех: — Нагишом — это значит полностью голым, а сотрудники занимаются гимнастическими упражнениями в форме номер два. И в дальнейшем попрошу вас эти разговоры прекратить, то дело военное, не баб… дамского ума касаемо. В виду исключения, на первый раз, налагаю на вас замечание, но в следующий раз….
Я погрозил притихшей в глубоком раздумий тетке пальцем, поблагодарил Акулину за завтрак, и намерился было собираться на службу, когда кухарка робко заступила мне дорогу
— Барин…- женщина робко теребила фартук: — Я спросить хотела…
Я оглянулся на две пары любопытных глаз и указал прислуге в сторону комнаты, исполняющей в квартире роль моего кабинета:
— В мою комнату идем, там поговорим…
К моему облегчению, просьба, с которой обратилась ко мне Акулина, возникла по поводу печальному, но меня касалась в малой мере. У женщины, которая после того, как овдовела, перебралась в столицу, под городом Ямбургом до недавнего времени жили родители. Вчера Акулина получила весточку с малой Родины, что родители в одночасье умерли, и вдовая сирота хотела поехать к родительскому дому, отдать последний долг, да и, что скрывать, разобраться с наследственным имуществом.
— Так в чем дело, Акулина Митрофановна? — я не понимал сути проблемы: — Вас Серафима Карповна не отпускает?
Оказалось, что с женской частью моего семейства все уже оговорено, но женщина просит меня отпустить с ней в краткосрочный отпуск моего милиционера — старшего патрульного Клюквина Ивана Никифоровича, с которым у нее, как мне объяснили, «симпатия волнение чувств».
— Десяти суток вам хватит? — я записал в записную книжку данные избранника Акулины и кивнул головой: — Хорошо, можешь на завтра планировать отъезд.
Не слушая благодарности кухарки, стал быстро собираться — время очень сильно поджимало, и хотя идти до присутственного места было всего ничего, хотелось прийти пораньше — ночью, во сне, меня осенила интересная идея, которую хотелось побыстрее начать претворять в жизнь.
Помещение Московско-Заставского райкома партии большевиков по Забалканскому проспекту.
— Товарища, а кто здесь будет Федоров Михаил Николаевич? — столпившихся у стола председателя райкома партии партийных активистов бесцеремонно отодвинул со своего пути невысокий, почти квадратный, моряк.
— Допустим, что я буду Михаилом Николаевичем…- партийный лидер поднял на посетителя покрасневшие от недосыпу глаза: — У вас до меня дело, товарищ?
— Направлен к вам по поручению Совета народных и солдатских депутатов…- военмор достал из-за пазухи сложенный вчетверо лист бумаги и протянул руководителю райкома: — На должность боевого инструктора…
— Это хорошо, товарищ… — обрадовался Михаил Николаевич: — А то у ваших товарищей, кто до вас у нас были…
— Да слышал я, что эти балтийские тюлени обгадились, офицерика кончить не смоги втроем. — моряк аккуратно ссадил со стоящего у стола стула молодого парня, что приоткрыв рот, прислушивался к разговору старших товарищей, и стал деловито сворачивать самокрутку.
— Вы, простите, сами откуда, товарищ? — слова о балтийских тюленях столичных жителей покоробил.
— Я, товарищи, прибыл к вам со славного Черноморского флота, известного своими давними революционными традициями… — моряк указал крепким пальцем на золотистые буквы на бескозырке: — Эскадренный миноносец «Стремительный», это понимать надо! Каждый день в боях и походах, то турку, то германца гоняем, уже все море очистили от империалистических агрессоров.
Говоря о революционных традициях, посетитель забыл упомянуть, что именно эскадренный миноносец «Стремительный» в далеком девятьсот пятом году, мотался по Черному морю с экипажем, сформированным из офицеров, в поисках несчастного броненосца «Потемкин», но по большому счеты это было неважно, по какую сторону революционных баррикад ходил тот или иной корабль.
Между тем моряк, пуская густые клубы ароматного дыма, продолжал повествовать о своих боевых подвигах.
— Табак у вас больно духмяный! — втянул носом воздух товарищ председателя райкома.
— Трофейный, турецкий…- моряк,
