— Это ты про волостеля? У церкви его изба.
Никита направился по улице в указанную сторону. На ходу достал телефон. Вот досада! Ни ночью, ни сейчас сигнала нет, идёт поиск сети. Ориентир у него отличный, церковь со всех сторон села видна.
У добротной избы стоял тарантас, а рядом — несколько мужиков. На подходящего Никиту они уставились, как на невидаль. Оно и понятно: в деревне все свои, любой чужак любопытство вызывает. Да и одежда на нём городская — джинсы, ветровка, футболка и кроссовки. И в городе в такой одежде удобно, и в поезде.
Из избы выскочил разъярённый бородатый мужик в длиннополом пиджаке и широких штанах, заправленных в сапоги.
— Я этого так не оставлю! — кричал он. — Я управу найду! До самого князя дойду! В город еду!
Никита сразу сообразил, что ему тоже в город надо — неважно, какой.
Мужик вскочил на тарантас, взял в руки вожжи.
Никита подбежал, встал на подножку:
— Возьмите до города, мне тоже туда надо.
— Садись.
Мужик крикнул «Но!», лошадь тронула, и Никита буквально упал на сиденье.
— Вот же кровопивец! — не унимался мужик. — Взял и подсунул воск в бочках. Сверху отменного качества, а внутри…
Мужик махнул рукой.
— Меня на торгу едва не побили. Позор-то какой! Отродясь со мной такого не было! Меня Фёдором звать, — вдруг резко сменил он тему.
— Меня Никитой.
— Что-то я тебя здесь раньше не видел.
— Так я не местный, сам впервые в этих краях оказался. Проездом из Москвы.
— Правильно, честному человеку в этом селе делать нечего. А волостель — мошенник! Так князю и скажу.
Никита сначала подумал, что волостель — это фамилия такая. У наших людей таких фамилий не бывает: и редкие, и заковыристые. Но всё оказалось проще. Волостель — управляющий в деревне или в селе.
— Ты чем на жизнь зарабатываешь? — поинтересовался Фёдор.
— Доктор.
Мужик посмотрел на Никиту непонимающе.
— Лекарь, если так понятнее.
— Чего ж тут не понять? Врёшь, зубы заговариваешь или, как цирюльник, кровь пускаешь?
— Всё-таки пускаю.
Какие-то замшелые они тут, в селе своем. И словечки-то старинные — цирюльник. Неужели цивилизация не дошла?
— То-то я смотрю — одёжа на тебе странная. Да и обувка тоже. Вот я купец — и одет, как купец. Если боярин — так и его по одёжке сразу угадать можно.
— Разве лекари по-особому одеваются?
— Да, верно.
Они выехали на более широкую дорогу, где было движение — впереди виднелась попутная телега, навстречу другая ехала.
Постепенно Никита стал замечать, что не видно столбов и проводов — электрических, телефонных. Да и машин на дороге нет. На селе лошадь до сих пор в почёте — сена привезти, картошки, участок небольшой вспахать, на котором на тракторе не развернуться. Но где машины?
— До города далеко?
— Вёрст пять ещё, и Владимир.
Никита подумал, что ослышался. Ведь катастрофа «Невского экспресса» произошла между Питером и Москвой, а Владимир в другой стороне от столицы.
— Фёдор, Владимир этот между Москвой и Нижним?
— Конечно! А где же ему ещё быть? Испокон веков тут стоял.
Мозги отказывались принимать информацию. Ему же в Питер надо! Какой Владимир? И как он здесь очутился?
— Подожди, а год сейчас какой?
— Семь тысяч сто шестидесятый от сотворения мира.
Блин, это же сколько по-современному летоисчислению — от Рождества Христова, которое Пётр I ввёл с первого января одна тысяча семисотого года?
— Ну да, — кивнул Никита, стараясь не показать своего изумления. — А кто же нынче великий князь?
— Да уж семь лет Алексей Михайлович.
Верилось в услышанное с трудом. Какой-то бред сумасшедшего.
Показался город. Был он большей частью деревянным, хотя храмы и дома в центре были каменные. Столбов и проводов — так же как машин и прочих примет двадцать первого века, нигде не было видно.
Никита вздохнул. Получалось, всё, что говорил купец Фёдор, было истинной правдой. Осознать, а главное — принять эту правду было нелегко. Выходит, у него нет ни дома, ни работы, ни родни — как, впрочем, и всего другого, что делало жизнь налаженной и стабильной. А теперь он никто, бомж.
Фёдор остановил тарантас в центре.
— Приехали.
— Спасибо.
Никита выбрался из тарантаса и остановился в задумчивости. Куда идти, что делать, где и на какие деньги есть и спать? Перед ним встало множество вопросов, и пока никаких перспектив. А кушать уже хотелось — хоть на паперть иди попрошайничать. И церковь рядом была. Ноги сами понесли его туда.
Только он успел сделать шаг во двор, как послышались крики, двери храма с треском распахнулись, и на ступени храма, а потом и во двор вывалилась группка дерущихся мужчин.
Никита замер в удивлении — сроду в храмах не дрались! Святотатство это! Храм не место для выяснения отношений.
Несколько мужчин, довольно прилично одетых, лупцевали зрелых лет мужика.
Откуда Никите было знать, что взошедший в этом году на Патриарший престол Никон (в миру Никита Минов — из новгородских митрополитов, сменивший почившего патриарха Иосифа) издал указ, «чтобы все тремя перстами крестились». Три перста, собранных воедино, — Бог-Отец, Бог-Сын и Бог-Дух Святой.
Только вот единства не получилось, паства и священничество раскололись. Те, кто не принял нововведений, выделились в старообрядцев. В дальнейшем и гонения на них были, заставившие людей уйти в Сибирь и другие глухие места.
Но это уже после. А сейчас Никита не мог остаться в стороне, видя, как дюжина мужчин бьют одного. Его уже повалили наземь. Даже бойцы в кулачных боях не бьют упавшего — это считается ниже собственного достоинства.
Никита роста был выше среднего даже среди современников, а уж в этом времени — на голову выше всех, просто гигант. Он подбежал к дерущимся и расшвырял их всех в стороны.
— Чего вы упавшего бьёте? — вскричал он.
Избивавшие смотрели на него злобно, но продолжать драку побаивались.
Никита помог подняться упавшему. Глаз у того заплыл, губа была разбита и кровила.
Мужик поднялся, но когда Никита взял его за левую руку, вскрикнул. «Или вывих, или перелом», — подумал Никита.
Мужик стоял на ногах нетвёрдо, хотя спиртным от него не пахло.
— Идём домой, я помогу, — предложил Никита.
Они вышли со двора.
— Тебе куда?
— В Ямскую слободу, — прошамкал разбитыми губами пострадавший.
— Это где? Я не местный, города не знаю.
— За Золотыми Воротами, я покажу.
Через какое-то время мужик пришёл в себя и пошёл твёрже, а потом и вовсе отстранился от Никиты.
