— Да, Господь с тобой, в сарай уволок. Мало ли полицаи. Немцев то тут с осени не было, а вот полицаи бывают с проверкой. Недавно вот были, когда ваши из окружения выходили рядом.
— А нас бы увидели, чего бы сказал? — подал голос с печки Захар.
— Так ты мой племянник внучатый с другом. Из Демянска пришли, ага!
— Хитрый ты, дед. А поверили бы?
— А чего бы не поверить, когда до войны племяшка тут со своим сынишкой бывала. Митяй-мукомол за ней гоголем ходил. А сейчас вот начальник полиции местной. Стал им, когда из Красной Армии сбежал. Да и одёжа у вас хоть и странная, но не военная. Чой-то за штаны такие? Не видал ни разу!
И впрямь, тогда вечером перед взрывом они успели переодеться из рабочего камуфляжа в джинсы да свитера.
— Американские штаны, а винтовку-то дед все одно верни!
— Так бери, мне вашего добра не надоть. Только позавтракаете, поди?
Он наплескал им по пол-миски супа.
— Меланья строго наказала вас опять не перекормить.
Они уселись за стол. Дед есть не стал, только глядел на них, горестно облокотившись.
— Молодые, поправитесь. А вот я с вас одежонку то снял, бабка постирала, можете одевать.
Только сейчас парни заметили, что сидят в трусах и футболках за столом.
— А вот ни кресала, ни спичек при вас не было. Что ж вы так? Как же в лесу без костра-то?
— В реке промокли спички. — Буркнул Виталик. Его сильно беспокоило отсутствие оружия.
— Ну, я вам дам зажигалку. Немецкую. Еще с той германской ношу.
— А ты что дед, воевал, что ли? — удивился Захар.
— А как же! — гордо приосанился старик. — Воевал! Унтер-офицер Кирьян Богатырев, отделенный командир четвертого отделения четвертого взвода пятнадцатой роты сто двадцать четвертого пехотного Воронежского полка!
— Небось, и Георгиевский крест имеешь, дед Кирьян? — почему-то не поверил ему Захар.
— Не без этого! Два креста, четвертой и третьей степени имею. Может, и больше было бы, да революция случилась. Первый за разгром батареи австрийской еще в четырнадцатом году под Гнилой Липой, а второй за то, что охотником в тыл ползал и офицера приволок венгерского. Как сейчас помню, как тот полк назывался — Бештерчебаньярский гонведный, прости Господи!
— А после революции куда?
Дед Кирьян спокойно посмотрел на парней:
— А наш полк «череп и кости» в июле семнадцатого надел и на Румынский фронт отправился. А в ноябре хохлы к своим подались А я в бригаду к Михаилу Гордеевичу и на Дон пробиваться.
— К какому Михаилу Гордеевичу? — недоуменно спросил.
— Эх, комсомолята вы неграмотные! К Дроздовскому, какому же еще?
Повисла тишина.
Оказывается, перед парнями сидел бывший белый унтер-офицер.
— Чего комсомольцы? Напугались? Не боись, ни немцам, ни полицаям я вас не сдам.
— Да не комсомольцы мы…
— Не комсомольцы, а в Бога не веруете, я уж заметил, ни разу не перекрестились.
А не сдам я вас, потому что, во-первых, все мы русские и с германцами война, а во-вторых, к нынешней Советской власти у меня боле претензий нет. Хоть она и поганая — все одно, от Бога. После гражданской меня не тронули. Офицером я же отродясь не был, так что отпустили на все четыре стороны. Двинул я в Юзовку, ныне Сталино, устроился там на шахту. Году в двадцать третьем это было. Точно. Мне тогда тридцать пять лет стукнуло. Вот там Нюрку-то я и встретил…
Виталик быстро посчитал, получилось, что деду то сейчас всего-то пятьдесят четыре… И никакой он не дед, спрятался за бородой…
Тем временем, хозяин продолжал:
— А в двадцать восьмом у нас аресты начались. Одного за другим инженеров стали арестовывать, мастеров, рабочих некоторых.
— За что? За то, что в белой армии служили? — спросил Захар.
— Ну, тогда у нас пол-страны за это посадить можно было. Некоторые по два-три раза со стороны на сторону переходили. А, между делом, у зеленых хулиганили.
А в Юзовке из-за чего началось? На угольных шахтах ЧП случались, чуть ли не ежедневно. То оборудование сломается, то обвалы, а уж прогулы так постоянно. А почему? А потому, как большая часть рабочих не имела никакой квалификации. Владели лишь ломом и лопатой в совершенстве. Впрочем, новую технику закупали, только работать на ней было некому. А начальство сверху только «давай, давай» и лозунги — пролетарский натиск, да пролетарская смекалка… Начальству «вредительство» и приписали. А кто знает, может и было то вредительство, а может и не было. И меня арестовали. Полгода в Юзовской тюрьме просидел до суда. Потом год дали. И три поражение в правах. Ох, и зол я тогда был. Контрреволюцию мне простили, а вот то, что не сообщил ГПУ о заговоре бывших владельцев, осудили. А я что знал? Ничего, кто-то из своих анонимку написал…
— Каких еще бывших владельцев?
— Я фамилию только одного помню, Колодуб, что ли? Остальных не помню. Но то, что они инженерами работали — это точно. Рабочие на них злы были очень. Они расценки понизили, а нормы выработки подняли. Весной двадцать седьмого. После освобождения мы с Нюркой сюда приехали. Подальше от людей. Я лесником устроился. Он по хозяйству. А в тридцать пятом Советская власть и начала кончаться, Слава, Тебе Боже наш, Слава Тебе!
— Как это кончаться??? — у Захара и Виталика аж челюсти отпали.
— А вот так и начала, когда товарищ Сталин к стенке поставил бандитов революционных да тех, кто церкви разрушал. Тухачевского, сволочь эту расстрелял, Блюхера туда же. Жидов Троцкого, Каменева да Зиновьева туда же, в штаб к Духонину отправил. Да всякой мрази по мелочи.
— Так вроде же всех брали, и белогвардейцев бывших тоже, кулаков там.
— Лес рубят — щепки летят. Так, кажись, в народе говорят? Товарища Сталина бы в четырнадцатый год, вместо царя-батюшки, так мы ту войну-то не проиграли бы.
— Так и сейчас вроде, не у Берлина, дед Кирьян, а?
— Так и германец нынче сильнее и на один фронт воюет, не на два. Я, когда Нюрку осенью хоронил, мимо большака шел полдня. Видел, как колоннами к Москве шли. И все справное у них — не скрипнет, не брякнется. Хари у всех здоровые! Харч богатый имеют. Да и нашим не брезгует. Тогда гуся у меня поймали, литру пшеничной водки нашли. Сидят, жрут и тут же, прости меня грешного, пердят за столом, хохочут и твердят все: «Зонхайт! Зонхайт!» — на здоровье, значит. Мочились, сволочи, прямо в сенях. Неделю их запах поганый отмывал. Потом такой костер в печи устроили, чуть дом не спалили. А перед сном разделись бесстыдно, и давай вшей ловить. Тьфу.
Потом дед помолчал и продолжил:
— Вот и выходит на круг, что сила силу ломит и плакать не велит. Так то… С конца лета все на Москву самолеты шли. Каждый час. Вечером туда, ночью обратно. Во двор выйду, слушаю — много ли обратно-то возвращаются? А пленных-то… Пленных-то сколько было. Колонны длинные. Но ничего. Плен еще не смерть, а дальше смерти уже ничего, окромя Бога нет. С того света не возвращаются, а из плена, бывает, бегут. Пленный вскрикнет, а мертвый никогда. Ничего. Если народ поднимется, немцам Россию не взять. Вот церкви откроют, да погоны вернут, вот тогда и немцев мы погоним обратно.
