- Что вы такое говорите, Андрей Иванович, - сокрушённо забормотал чиновник. - Я ведь всего себя на службу положил. Не корысти ради...
- Не знаю, Фалалеев, не знаю, - покачал головой Ушаков. - А вот ежели узнаю, то...
Он не договорил, круто развернулся и вышел из застенка.
Палач больше не трогал, руки мои повисли безвольными плетьми. Я стоял и покачивался, достаточно дуновения сквозняка, чтобы свалить меня на каменный пол.
Фалалеев снял белый парик, промокнул большим шёлковым платком вспотевший лоб и, переведя дух, произнёс:
- Что-то сегодня генерал наш не с той ноги встал. То ли дочурка его незабвенная - свет Катерина, коленце какое выкинула, то ли её величество императрица недовольство проявили.
- Не выспался он, - пояснил писец. - Днюет и ночует на работе, всё неймётся ему, а возраст уже не тот. Сдаёт генерал наш, вот и злится. Так я пойду за дохтуром?
- А как же. Только обязательно Генриха Карловича сыщи, хучь из-под земли достань, а то Андрей Иванович голову мне оторвёт.
Чиновник сплюнул и устремил в меня злобный взор:
- Повезло тебе сегодня, немчура поганая, ну да я всё равно с тобой разберусь.
Я отвернулся, радуясь, окончанию допроса. Если бы ещё не онемевшие руки...
Писец сбегал куда-то и вернулся в компании суховатого старикана - и по виду и по манерам - доктора, причём явно иноземных кровей, который, осмотрев меня, пробормотал несколько малопонятных фраз на латыни.
- Положите его на лавку левым боком, - приказал лекарь.
Палачи поспешили выполнить распоряжение, распластав меня на широкой лавке. Доктор заботливо сунул под голову небольшой деревянный сундучок. Лежать было неприятно, но всё же гораздо лучше, чем стоять.
- Пусть побудет пока в таком положении.
Я почувствовал, как под действием силы тяжести, мышцы начинают расслабляться. Спустя несколько минут лекарь взял руку за предплечье, согнул в локте и оттянул книзу.
- Как вы? - спросил он.
- Ничего хорошего, - признался я, настороженно наблюдая за его манипуляциями.
- Не переживайте, молодой человек, ничего страшного не случилось: кости целы - это главное. А вывихи, о них вообще смешно говорить. Плёвое дело, - заверил старичок. - Поверьте, у меня богатый опыт.
Я напрягся, чувствуя, что мне заговаривают зубы. Доктор покосился на меня и неодобрительно поцокал языком. Внезапно он вскинул голову кверху и воскликнул:
- Что это?
Я невольно отвлёкся, посмотрев на потолок. Лекарь воспользовался этим, лёгким движением повернул согнутую руку сначала кнаружи, а затем внутрь, вставив плечевой сустав на место. Последовал щелчок.
- Мать вашу! - Я едва не умер от боли и шока.
Тело выгнулось дугой. Сейчас же на него навалились палачи, удерживая весом. Я бился на лавке, стукаясь головой об сундучок, и успокоился, только тогда, когда болезненные ощущения прошли.
- Потерпите, милостливый государь. Полдела сделано, - старичок подошёл к жаровне и немного понаблюдал за пляшущими языками пламени. - Отдохните чуток, а потом продолжим.
Я полежал на спине с отрешённым видом, настраиваясь на неизбежное. Вроде понятно, что Генрих Карлович добро делает, но страшно до жути.
Таким же образом лекарь вправил и другую руку. Щелчок, электрический импульс в плече, приведший сердце в состояние ступора, и блаженный покой.
Я мысленно крестился, боль отступила. Попробовал пошевелить пальцами и понял, что руки ни капельки не слушаются.
- Недельки три-четыре покоя, и с вами будет всё в порядке, - сказал довольный лекарь. - Организм молодой, сдюжит.
Интересно, дадут ли мне эти недели покоя или вновь потащат на допрос, как только Фалалеев порешает все вопросы с начальником?
Пока предавался размышлениям, пришли конвоиры.
- Куда его девать? В старую камеру-одиночку али как?
- Бросьте к его дружку, фон Брауну. Пущай вместе сидят.
- А смотрение ему какое?
Очевидно, речь шла о режиме содержания.
- На первое время обыкновенное пущай будет, - бросил чиновник. - Но если правила нарушит, сразу на цепь сажайте.
В сказанном было столько ненависти, что её бы хватило на целый город.
Меня снова провели по подвалу, подвели к камере, из проёма выглянуло сонное лицо солдата, пропахшего селёдкой и чем-то похожим на краску.
- Петров, принимай нового 'хозяина', - весело сообщил конвойный.
Как я узнал позже, солдаты, прикреплённые к каждой из камер, 'хозяином' называли заключённого, который в ней содержался.
- Тоже немец? - вздохнул Петров.
- Ага, барон курляндский фон Гофен, - подтвердил конвойный.
- Опять по-человечески не поговорить, - сокрушённо произнёс Петров. - Немчик, что у меня сидит только 'вас' да 'нихт ферштейн' лопочет.
- Нет, этот вроде как русский разумеет.
- Да ну, - обрадовался Петров. - Давай-ка его скорее сюда. Он ведь после дыбы, пусть отлежится. А Карлу моего на розыск поведёте?
- Пока не велено. Ушаков нынче злющий, дрозда канцеляристам даёт. Фалалееву снова на орехи досталось. Не до розысков пока.
- А насчёт жалованья, что слышно?
- Задерживают пока. И денег, чтобы кормить арестованных не дают. Двух копеек жалеют.
- Выходит, мне их за свои кровные харчевать? - расстроился Петров.
- А вдруг повезёт? Может они богатенькие, - предположил конвойный.
- Вряд ли, - сокрушался Петров. - Тот пацан, Карла, гол как сокол. Ежели были у него деньги, так при обыске всё скрали. А вы проходите, барон, не стесняйтесь. Кто знает, сколько здесь проведёте, - обратился он ко мне.
Меня ввели в камеру пропахшую дымом, нечистотами и смрадом.
- Располагайтесь, - пригласил Петров. - Как говорится, чем богаты...
Небольшое окно, скорее похожее на бойницу, было закрыто решёткой и деревянным щитом. Тускло горела свечка. На затопленной печке стояли закопченные чугунки. В одном из них вкусно пахнущее варево помешивал большой деревянной ложкой второй солдат.
В углу на собранной в кучу соломе лежал Карл. Увидев меня, он вскочил и бросился с объятьями:
- Дитрих, брат, что с тобой сделали эти мерзавцы? Тебя пытали?
- Извини, Карл. Я страшно устал. Давай после поговорим.
С этими словами я свалился на солому и заснул.
Дни потянулись бесконечной вереницей - одинаковые, как две капли воды. На допросы водить перестали, я не знал радоваться этому или огорчаться. Торчать в застенках десятки лет подобно графу Монте-Кристо не улыбалось. Впрочем, узников в Петропавловской крепости долго не держали, казематы служили чем-то вроде следственного изолятора. После вынесения приговоров, заключённые покидали стены Петропавловки, и, хорошо, если отправлялись в ссылку. Тайная канцелярия штамповала один смертный приговор за другим. Хватало таких заключённых, что не доживали до завершения следствия - они не выдерживали пыток и умирали, к тому же, если узник не имел денег на посещение врача, то вполне мог загнуться от заражения крови, ибо основными медикаментами были водка, шкура свежеубитой овцы (её клали на спину после пытки кнутом или огнём), и капустные листы, служившие для вытягивания гноя.
