многим лучше, чем обычная столовая. И потому богатое ресторанное меню XIX века он практически не знал. Пусть его высокопревосходительство расстарается, а мы уж, так сказать, «пойдем по следам первопроходцев».
Первое время министр активно кушал, не забывая, впрочем, собеседника. Благодаря его постоянным напоминаниям тарелка и рюмка Константина Николаевича официантом постоянно наполнилась.
Через энное время и он, и министр почувствовали, что будут уже не в силах поглощать еду и спиртное даже по строгому приказу. К счастью, министр был уже не столь категоричен.
К десерту подали кофе, сигары и ореховое печенье.
— Не курите? — кивнул министр на сигары.
— Нет-с, ваше высокопревосходительство! — отказался Константин Николаевич. В прошлой жизни как-то не пришлось, а в этой он и не видел табачные изделия. И дорого, и из-за политики государя не часто. Император Николай Павлович сам не курил и, более того, даже не переносил табачного запаха. Поэтому хоть табак в Российской империи при нем и не был запрещен, но, скажем так, оказался сильно ограничен.
— Хорошо! — одобрил министр, — а я вот в молодости научился в Германии и никак не могу отказаться. Государь по этому поводу не однократно беседовал со мной, предлагал помощь в лечении. Но стар я уже, не могу отказаться от вредных привычек, — Канкрин вздохнул, потом спохватился: — князь Константин Николаевич, все-таки расскажите, как вы так умно провели дело. Не могу никак поверить, да-с. Позволили пострадавшему самому найти потерянное. Ха-ха!
Константин Николаевич немного отпил кофе. В прошлой жизни он, по правде говоря, больше любил чай, но и кофе также не отвергал. Особенно хорошо сваренное. При чем сахара ни в чае, ни в кофе он не любил. Никогда не понимал, когда вкус забивали сладостью и после этого смаковали напиток!
— Я, ваше высокопревосходительство, к такому выводу пришел сразу. Подчиненные мои, честно говоря, аналитическим мышлением обделены. За мелочью огромного количества фактов не увидели общего потока следствия. Но обязанности свои знают четко. Они еще в первый же вечер пришли к выводу — бумаги из номера не вынесли. А понять, что они должны быть здесь, не смогли!
— Но ведь горничная почти провалилась с пятном от наливки! — чуть не подпрыгнул на стуле Егор Францевич, — самая простейшая дедукция!
— Да, но вы не обратили внимания, — прямо сказал князь Долгорукий министру, как автору этой ошибочной гипотезы, — что на рукаве фирменного платья была смородиновая наливка, а у вас на столе стояла бутылка сливовой наливки.
— Вот как! — искренне восхитился министр, хотя именно его сейчас буквально «мазали мордой, пардон личиком о стол», — я то по глупости душевной и не обратил внимания. А ведь действительно, наливки-то разные!
— Кстати, ваше высокопревосходительство, с горничной-то не хорошо получилось.
— Да, — задумался слегка Канкрин. Впрочем, печальным он не был. Ведь важнейшие бумаги уже у него! Решил: — дам ей целых пять рублей серебром. Надеюсь, это ее успокоит.
— Успокоит, если она простонародная девка, — как бы согласился Константин Николаевич, — но тут же добавил: в прошлом году ее отец, находясь на смертном одре и готовясь к суду божьему, сделал ее, плод грешной молодости, своей законной дочерью. Теперь она дворянка, баронесса Ашенберг
— А-а, это вы о Феодоре Ашенберге. Слышал, ха-ха! Сделал сильный ход и умер. А какой звон поднялся. Аж государю пришлось вмешаться. Так это она. И гостиничная, фу!
— Отец баронессой-то сделал, но ни копейки не дал, — пояснил князь, — был бы парень, можно было хоть в армию пойти. А девушка куда деться? Кому бесприданница нужна! А кушать хочется. И мать ее к сему времени умерла.
Канкрин, не глядя, вопросительно поднял руку. Князь вначале не понял что к чему, но у столика подобострастно возник хозяин.
— А скажи-ка милый, что это у тебя горничными баронессы работают. Нехорошо-с!
Хозяин мгновенно посерел. За неуважение к благородному сословию министр даже без правящего императора мог пожизненно отправить его в Сибирь. И ладно, если в ссылку, а не на каторгу. И ведь никто не скажет НЕТ, наоборот дворянское общество еще одобрит.
Извиняюще сказал, прежде всего, министру, а уже потом его собеседнику:
— Никак нет-с, ваше превосходительство, она сама очень не желала. Даже о титуле я обиняком узнал от ее подружек. Хотел было тогда уволить, но не улицу же выбрасывать. Бедная сиротинушка, родители уже ее померли, Царство им Божие, наследства никакого!
— Денег дать? — кисло спросил министр, отпустив хозяина. Константин Николаевич в прошлой жизни когда-то в студенческие годы интересовался финансовой деятельностью Егора Францевича Канкрина. Одной из таких ярких и выпуклых черт у него была скупость. При чем не из собственных средств. Егор Францевич очень не любил, когда некто, пользуясь добротой государя, лез в государственную казну. И сам е любил даже в таких случаях, как этот. Понимал, что не пять рублей придется дать, а пять тысяч, как минимум.
Согласиться сейчас означало навсегда отвратить от себя министра. И Константин Николаевич отрицательно кивнул головой, найдя более скромный выход:
— Ваше высокопревосходительство достаточно будет несколько сильных слов порицания отца жениху. Тот девицу-то соблазнил, а вот женится не торопится. А уж отец найдет, что сказать отпрыску.
Канкрин повеселел. В отличие от денег, слов он мог не жалеть. Ни добрых, ни злых. Ни швейцарам, ни сиятельным сановникам. Ужин завершился в теплом мажорном тоне, в спокойном дегустации закусок и вин.
Уже при выходе из ресторана министр сказал, по-доброму улыбаясь:
— Все сказанное вами удивительно. По отдельности просто, доступно, проще пареной брюквы, а в целом получается замечательный розыск. Вы талант, — он протянул на прощание руку, — я сегодня уеду вечерним поездом, буквально через два часа. Но в полицию к Аристарху Поликарповичу заеду обязательно. И с государем поговорю о награде. Вообще, ему тоже очень нужны талантливые от Бога следователи.
На этой благожелательной ноте они расстались. Напоследок министр потрепал его по плечу и пожелал ему всего хорошего.
По окончании напряженного дня Константин Николаевич решил прогуляться по вечерней Москве. Сегодня он, как князь, и как попаданец, получил жирный плюс и на свою карьеру и в свою линчую жизнь. Ибо в России в XIX веке это было одно и тоже. Повышение в карьере означало не только возможность вкусно кушать и мягко спать, но и рост статуса в целом. Причем, как в обществе, так и в государстве.
Так что князь мог быть доволен. Он не только прилично начал старт карьеры, сам папа и его реципиент будут довольны его продвижением по чиновничьей лестницей. Константин Николаевич еще и снова начал работу, знакомую до одури и такую приятную бывшему оперативнику.
