словно чувствуя скорое приближение марта-месяца. А с ним и наступление дня весеннего равноденствия, знаменующего наступление второй половины года семь тысяч семьдесят девятого года от Сотворения мира. Ну, или как считали католики — тысяча пятьсот семьдесятого от Рождества Христова.
— Так, а теперь медленно напряги ногу и расслабь. Ваня, медленно!
Хм, а еще старого Нового года, что по сию пору втихомолку отмечал по городам и селам добрый христианский люд. Несмотря на то, что Стоглавый церковный собор еще восемьдесят два года назад решил перенести празднование наступления нового года с марта на сентябрь, дабы вычеркнуть из памяти народной традицию древнего (много старше самой Церкви!) праздника весны и обновления жизни — народ русский его упорно отмечал. Хуже того, даже и не собирался забывать, пропуская мимо ушей все проповеди и призывы церковников. Что поделаешь, христианство на Руси было особенное — такое, что поскреби его чуть и запросто обнажишь стародревнее язычество…
— Теперь носок потяни от себя. Вот здесь ноет?
Сквозь изморозь, затянувшую теремные окна, смутно виднелись кремлевские башни, изредка сквозь густой снегопад прорывались звуки колоколов…
— Немного. Ух! Щиплет!..
— Все уже. Нет, пока держи как есть.
Но несмотря на стылый февральский холод, в жилых покоях Теремного дворца было тепло — а кое-где так даже откровенно жарко. Настолько, что в Опочивальне государя-наследника сам Димитрий Иоаннович и брат его Иоанн Иоаннович спокойно сидели в одних лишь домашних штанах и рубахах из мягкого беленого льна. Вернее сказать, один сидел на своем ложе, а второй, стянув портки и вовсю сверкая голым задом, терпеливо выполнял все, что просил старший брат.
— Теперь чуть согни в колене, и мысок тяни на себя.
Медленно ведя ладонью над некогда изуродованной медвежьими клыками плотью, восемнадцатилетний слепец время от времени легонько шевелил пальцами, словно бы прикасаясь к невидимым струнам. В ответ жилки на ноге то и дело подергивались-сокращались, или наоборот, полностью расслаблялись — а под новой и еще тоненькой розовой кожицей лениво шевелились жгуты слабых пока мышц…
— Восстанавливаешься хорошо, но чуть сбавь напор — тело само все закончит, не погоняй его больше необходимого.
— Ага.
Отряхнув руки, Дмитрий чуть отстранился и словно бы продолжая прерванный разговор, негромко обронил:
— Дурак!
Насупившись, средний царевич быстро натянул штаны, перестав сверкать голым задом, и буркнул:
— Может и дурак. Зато не калека колченогий!..
— А если бы я не успел? Дважды дурак!
Устраивая на ложе старшего брата побаливающую ногу, Иван отмахнулся:
— Я чувствовал, что ты уже близко.
Помолчав, Дмитрий неохотно признался:
— Плохо помню, как оказался в Москве. Последнее, что отложилось — как подо мной пал последний конь, и я удачно соскочил с седла на укатанный наст дороги. Отец сказал, что последние двадцать верст до города я пробежал сам…
Дверь в Опочивальню государя-наследника тихо приоткрылась, пропуская личную челядинку Хорошаву с подносом, на котором едва заметно парило два кубка с горячим ягодным взваром. Поставив их так, чтобы господин мог легко дотянуться, огненноволосая служанка так же неслышно исчезла — но дверь не закрыла. Тому помешал Федор, что зашел в горницу с рисовальным планшетом наперевес. К тому же, не один: двое теремных челядинов затащили вслед за ним пару громадных свитков с чертежами будущего Большого царского дворца, и эскизами нового же Гостиного двора на Красной площади. Коротким жестом направив слуг к стоящему возле дальнего оконца столу, младший царевич молча плюхнулся на покрытое медвежьей шкурой низенькое креслице и затих, послав братьям слабую эмоцию радости, дополненую чем-то вроде досады с усталостью напополам. Видимо, сказывалось долгое общение братца с парой итальянских инженеров и полудюжиной русских розмыслов по каменному устроению, кои вежливо, но очень упорно сомневались в замыслах юного зодчего царских кровей. Напрямую не спорили, боже упаси — но придирались абсолютно к всему, что он предлагал. Не строят так нигде, видите ли!
— Ты понимаешь, что я успел в последний миг?
Синеглазый царевич упрямо повторил:
— Я тебя чувствовал! И вообще, ну чего ты? Все же хорошо закончилось! Ну-у… Почти. Ты обязательно исцелишься! А новые ноги, между прочим, даже ты отращивать не умеешь!..
— Пф! Люди бывает, всю жизнь без головы живут, чужим умом пользуясь, и ничего… Тамерлану Железному хромцу в молодости колено стрелой пробили, и с той поры нога у него почти не гнулась. И что, помешало ему это достигнуть величия? Что касается тебя, то по такому случаю я бы ОЧЕНЬ постарался научиться!
Хоть и с повязкой на глазах, старший царевич прекрасно разглядел сомнение на лицах младших братьев, и нехотя пояснил:
— Я почти уверен что опираясь на Узор пациента, опытный целитель может понемногу восстанавливать целостность утраченного. Только чтобы такому научиться, понадобится немалое число подопытных из числа отпетых душегубов и пойманных степных людоловов, и много свободного времени на опыты… Впрочем, это так, задумки на будущее: мне все равно скоро возвращаться в Вильно, а у вас тут будут свои заботы-хлопоты.
Аккуратно подтачивая малым ножичком красную палочку-чертилку, самый младший из трех братьев негромко предложил:
— Может, Домна?
— На ней, помимо прочего, еще и Аптекарский приказ висит. Если только ты будешь ей помогать?
Задумавшись над новым интересным делом, синеглазый рисовальщик добрую половину минуты машинально укорачивал красный грифелек чертилки в лакированной кедровой оболочке — пока девушка, чье имя недавно прозвучало, сама не вошла через открывшуюся перед ней дверь. Заняла привычное место на удобном стульце с резными подлокотниками, и с явным интересом глянула на незаконченный эскиз наставника и его брата, свободно развалившихся на заправленном ложе. Меж тем, последний как раз коротко ткнулся лбом в твердое предплечье слепца и вздохнул:
— Ну… Прости. Я дурак!
Иван застыл в таком положении на долгое мгновение, затем рвано вздохнул, почувствовав, как его ласково потрепали по непокорным вихрам. Вновь замер, и вдруг неожиданно даже для себя едва слышно спросил — о том, что занимало его помыслы все последнее время:
— Мить?
— М?
— А помнишь, ты как-то в детстве мне предрек…
Помявшись, средний царевич нерешительно напомнил давний разговор:
— Ты тогда сказал, что однажды я одену шапку Мономахову?
Запустив пальцы поглубже в темные волосы, Дмитрий шутливо потрепал Ванины вихры:
— Не Мономаха, но свою и только свою Золотую шапку Великого князя! Было такое, было… Неужели мой брат наконец-то созрел для серьезных дел⁈
Опять насупившись, тот в ответ напомнил:
— Я водил полки при Ахуже!
— И у тебя это славно
