С лета тридцать шестого, — с безразличной физиономией ответил Хорст — за столь длительный срок он уже свыкся с существующим положением вещей.
— Шесть лет! — Изумленно покачал головой Рудольф. — И никаких положительных реакций за всё это время?
— Нет, — удрученно ответил Хорст, наклонившись к изможденному бледному лицу русского учёного.
— А может тебе пора взбодриться, дружище? Бросить, наконец, этот бессмысленный проект? Ты знаешь, мне нужны умные люди в проекте… В нём сейчас очень заинтересован сам Хайни!
— Когда-то он был заинтересован и в моём проекте, — скорчил кислую физиономию Волли Хорст, когда ему наступили на любимый мозоль. — Но времена меняются, Руди. И зачастую не в лучшую сторону, как бы нам этого хотелось…
— Сочувствую, дружище! Понимаю, это же твой самый перспективный проект… — Левин протянул руку, желая по-приятельски хлопнуть коллегу по плечу, но неожиданно замер в изумлении, уставившись на перстень-определитель, который так и не убрал в сейф. А кровавый рубин вновь ожил, медленно-медленно пульсируя. Быстро проверив Хорста на реакцию камня, Рудольф понял, что магический артефакт реагирует именно на бессловесного пациента доктора Хорста.
— Доннерветер! — неверяще выругался Левин. — Неужели, и он тоже?
— Мама!!! — громогласно завопила Акулина, когда ей не удалось залить водой объявшее меня чёрное пламя. — Лихорук!!! Помогите!!!
Я и подумать не мог, что эта миниатюрная девушка может выдавать настолько серьёзные децибелы. Даже плохо закрепленные стекла в окошках избы задребезжали, а одно даже разбежалось причудливыми трещинами.
Сам не пойму, как я еще ухитрялся отмечать эти мелочи во время терзающей меня непереносимой боли? Такое ощущение, что мозг вообще ушёл «в автономку», стараясь максимально дистанцироваться от страданий, чтобы не свихнуться. Но ведь так не бывает…
Акулина схватила одеяло с соседней кровати и попыталась накрыть им пожирающее меня чёрное пламя. Но не тут-то было, способ борьбы с обычным огнем совершенно не подошёл к магическому пламени — одеяло мгновенно рассыпалось в руках девушки невесомым прахом.
Да-да, именно прахом, а не пеплом, который невесомым облаком на мгновение завис в воздухе, а потом резко осел. Так же я почувствовал, как подо мной точно таким же невесомым прахом рассыпался матрас со всеми постельными принадлежностями. Теперь я корчился от боли на металлической сетке кровати, стремительно покрывающейся ржавчиной.
— Мамочка дорогая… — шептала Акулина, не зная, что же предпринять.
И тут в избу ворвался невидимый обычным глазом вихрь, взметнувший в воздух серый прах, осевший на полу под кроватью толстым слоем. Девушка закашлялась — прах мгновенно забил нос и рот — и стремглав бросилась к окну, которое резко распахнула одним ударом руки, чтобы впустить в дом свежий воздух.
Жалобно тренькнуло треснувшее стекло, осыпаясь острыми осколками во двор. А сквозняк, стремительно пролетевший свозь избу через окно и распахнутую настежь дверь, выдул мелкую серую взвесь на улицу.
Дышать сразу стало легче, но это не изменило моего отчаянного положения — я продолжал гореть живьём, только не синим пламенем, как в той поговорке, а настоящим непроглядным мраком. И как, скажите, мрак может гореть? А он горел, да еще и с ужасающим треском! Как будто я — конкретное смолистое полено.
Вихрь из летающих в воздухе частиц праха рассыпался, явив девушке перешедшего в физическое состояние злыдня, видимое обычным зрением. Акулинка вздрогнула и попятилась от его неожиданного появления. Единственный глаз Лихорука ярко загорелся багровым угольком, когда он кинулся мне на выручку.
Но едва он схватился за моё пылающее тело, как тут же отпрянул со злобным ворчанием. Его огромные ладони, которые лишь слегка «облизнули» языки мрака, стремительно покрылись здоровущими волдырями. Лопнув, они превращались на глазах в мерзкие гнойные язвы. Язвы? У нечисти? А такое бывает? Несмотря на все мои страдания, мозг, отчего-то, продолжал подмечать происходившие вокруг меня странности.
Лихорук зарычал и ощерился, явно намереваясь повторить бессмысленную попытку. Я с ясностью понимал, что ничем помочь он мне не сможет — только без рук останется. А вот сумеет ли отрастить их обратно — не знаю. Обладает ли вообще какая-нибудь нечисть подобной регенерацией?
Однако, если вспомнить мифическую лернейскую гидру[1], у которой вместо одной срубленной башки отрастает сразу две, то всё вполне возможно. Сказки, как оказалось, имеют под собой реальную основу. И пренебрегать ими не стоило.
— Не смей! Останешься без рук! — сорванным от крика горлом просипел я.
Хотя, вполне мог и в «ментальном диапазоне» с братишкой связаться. Но голова от боли совсем не варила, а вот всякую хрень вполне себе спокойно подмечала. Пока злыдень пытался меня спасти (правда, пока безрезультатно) от неожиданной «напасти», Акулина выскользнула из избы, оставив нас наедине.
— П-пратиш-шка Ш-шума… — нервно вращая светящимся глазом, виновато зашепелявил мой бессменный напарник. — Не с-снает Лих-хорук… ш-шем помош-ш… теп-пе мош-шно…
— Не бзди, братишка, прорвёмся! — Я попытался встать с кровати самостоятельно, но тут же рухнул обратно на жалобно скрипнувшую сетку.
Ноги не держали, да и сил совсем не осталось — словно жаркое чёрное пламя выжирало их, не давая восстановиться. Я почувствовал, как под моей спиной начали лопаться приплетённые между собой металлические спирали сетки. Одна за другой. Одна за другой. Они не рассыпались прахом под воздействием этого странного пламени — они просто рассыпались под воздействием коррозии, как и фашистские танки, когда их накрывала «волна тлена».
Было что-то общее между черным пламенем и той смертельной волной, которой я сносил целые боевые соединения танковой дивизии вермахта. Это было как… Как огонь и дым, понял я. Разница только в масштабах «применения». Вот только отчего же сила, ранее подчинявшаяся мне беспрекословно, вдруг «решила» уничтожить и меня самого?
Но этого, похоже, я никогда не узнаю, если прямо сейчас не произойдет какого-нибудь чуда. Терпеть адскую боль не было никаких сил, и я надрывно заорал, чтобы хоть как-то заглушить «весьма и весьма неприятные ощущения».
От моего крика охватывающий меня огонь на мгновение затух, а потом «сдетонировал», разбегаясь по избе призрачной «ударной волной», дробя в мелкое крошево стекла на окнах и фарфоровую посуду на столе. Щуплое тело Лихорука оторвало от пола и с силой приложило о бревенчатую стену, едва не размазав по ней словно соплю.
Светлая древесина мебели, соприкоснувшись с этой «волной», мгновенно потемнела и местами начала осыпаться трухой. Дела начинали принимать скверный оборот: мало того, что я сам «сгорю», так еще могу и моих распрекрасных хозяек оставить без жилья и
