— Сейчас… Я сама, сама…
Отодвинув Виктора, она стала под синим светом ночника и стала быстро развязывать шелковый пояс; халат ночной птицей соскользнул с ее тела. Эмма присела, ухватив за края длинную ночную рубашку, и быстрым движением подняла ее вверх, откинув за себя, как что‑то лишнее, ушедшее.
— Не глядите на мою спину… Не надо…
Они упали в мягкое лоно койки. Казалось, что Эмма воспринимает происходящее как игру, какой‑то необычный танец, в котором партнер кружит ее по залу и показывает новые па; с любопытством и удивлениям следя за реакцией своего естества, она следовала его движениям, подыгрывала им, словно подчеркивая, что позволяет делать все. Жажда нарастала в ней, глаза затуманились, зов ее тела оттеснял остатки сознания в самые дальние закоулки мозга, и вскоре ее горячая плоть жила самостоятельной, неподвластной рассудку и воле жизнью, двигалась, дышала — и это было так же для нее естественным, как тот самый стакан воды.
…Над головой тихо шумел вентилятор, и в такт ему шумел за окном весенний дождь.
— Вы довели меня до белого каления… Почему это называют долгом? Это нарушение всякого долга, в том числе и супружеского… Если я к утру не отойду, скажите стюарду, чтобы принес завтрак в постель, — негромко произнесла Эмма без сердитых ноток в голосе.
— У тебя талант любить.
— Мне двадцать восемь и красота скоро увянет.
— Не увянет.
Виктор провел рукой по телу Эммы, она слабо сопротивлялась, и не препятствовала этому движению.
— Будешь загорать и заниматься спортом.
— С моей спиной? Разве только в горах.
— Далась тебе эта спина… — Виктор перевернул Эмму на живот, не обращая внимания на ее протесты. — Спина как спина. Ты неплохого сложения.
Эмма попыталась повернуться обратно, приподнявшись на локте; Виктор положил руки на ее талию, слегка сжав. Она протянула ладони вниз, стремясь освободиться от объятий, но Виктор лишь крепче держал ее стан.
— Хватит, — сказала она, в изнеможении отпустив руки, — не хватало еще синяков на боках. Переверните меня обратно.
— Привыкай.
— Вам не кажется, что мы перенеслись куда‑то в будущее? Где все позади. Вы обратили внимание, какая тишина? И дождь. Я чувствую его запах. Он прибил к земле угольный дым с варшавских заводов и теперь пахнет луговыми цветами и липовым цветом. Я потеряла целую жизнь. Как хочется начать ее сначала. С чистого листа, с запаха мяты и ванили, со скошенного сена на лугу и теплого ветра. С солнца, что играет на реке у зарослей рогоза. Как хочется все изменить…
— Мы летим, чтобы все изменить.
— Вы верите, что в России когда‑нибудь будет, как в Швейцарии?
— Попробуем. Никогда не поздно попробовать.
23. Два шага до коммунизма
Ослепительно синее небо с редкими клочками облаков проплывало под дирижаблем. Синее небо, ярко — зеленые холмы, расчесанные под гребенку террасами, сверкающие белые скалы, игрушечные дома серо — булыжного цвета с красной черепицей крыш.
Вот она, Швейцария.
Из остатка путешествия Виктор запомнил воздушную панораму столицы Германии. Второй день ушел на перелет Варшава — Берлин — Париж; в последний они прибывали уже затемно, а стартовали часа в четыре утра, так что Эйфелевой башни из окна увидеть так и не довелось. На третий день около полудня их ждала посадка в Цюрихе. В остальном эти полтора дня круиза напоминали медовый месяц.
Эмма просто поразительно переменилась. Перед Виктором была чуткая, нежная и хрупкая женщина, на лице которой была написана какая‑то трогательная искренность и беззащитность. По привычке она продолжала называть Виктора на "вы" даже в самые бурные моменты их путешествия, позволяя, тем не менее, обращаться к себе на "ты".
— Вы никогда здесь не были? — спросила она Виктора, любуясь из иллюминатора прилепившейся к горному склону деревушкой.
— Никогда.
— Здесь есть интересный обычай. Когда ремесленник выучится, он обходит пешком всю страну — Швейцария не больше нашей губернии. Он обходит села и города, видит другие порядки и ремесла, и, возвратясь домой, пытается применить все лучшее из того, что видел. В пути он знакомиться с такими же путешественниками, и они помнят друг о друге всю жизнь, и если где‑нибудь, в самом забытом уголке, случается беда, все люди, вся Швейцария готова прийти на помощь. Путешественники рассказывают о своем походе детям и те, с малых лет мечтают вырасти и точно так же отправиться в путь, побывать в других краях, увидеть других людей, а затем вернуться под крышу родного дома.
— Коммунизм практически? Теперь ясно, чего Ильич здесь поселился.
— Отчасти вы правы. Здесь грамоту знают даже самые бедные. При острой нехватке земли люди не знают голода. Многое из того, что в России делает власть или богатые меценаты, здесь делают сами обыватели, объединяясь в общества и союзы. Здесь очень много союзов — профессиональные, стрелковые, союзы по благоустройству улиц и парков, союзы народного образования. Швейцарцы сами, по доброй воле, создают пожарные команды, выбирают начальников, изучают пожарное дело и тренируются, чтобы при случае быстро и умело бороться с огнем. Если вы поживете здесь, то придете к выводу, что государства вообще не нужны — все, что делают чиновники, могут выполнять по доброй воле сами обыватели, если в них есть обычаи дружбы и сознание необходимости подчиняться друг другу ради общей цели. Коммунистические идеи не придуманы революционерами. Это веками сложившийся образ жизни народов, который не смогла разрушить даже буржуазная жажда наживы.
— И как же она не смогла разрушить? Государство‑то буржуазное?
— Народ смог добиться, что правительство сократило рабочий день до десяти часов. Детский труд запрещен, женский ограничен, на фабриках должны быть санитарные условия. Если заводчик хочет создать фабрику, он должен составить о ней положение, которое утверждает правительство, и сами рабочие могут высказать о нем свое мнение…
"Да тут, однако, почище социализм, чем у нас в России… А как же интересы бизнеса? Как же инвестиции?"
— …Потом, здешние рабочие живут не только платой за наемный труд, а часто имеют огородик и кустарное производство.
— Так это почти как в Бежице.
— Здесь пошли дальше. Многие мануфактурные работы фабриканты дают на дом крестьянам, чтобы они имели заработок в межсезонье, а иные даже ставят крестьянам станки.
