— Нет…
— Например, так: «Здесь кончается новая жизнь. От Пьеры Вальторскар — с любовью». Подойдет? Мне и ходить за ней не надо — она вон там, на сундуке, в моей рабочей корзинке.
— Пьера, послушай, это, конечно, было так давно, но…
— Времена меняются.
— Я ее назад не возьму! Можешь ее сжечь, если хочешь! — Итале вскочил и быстро отошел к окну, выходившему на юг. Там он и остался, повернувшись ко всем спиной.
А Пьера продолжала сидеть у камина; половина ее лица была в тени, половина освещена красными отблесками пламени — она специально повернула голову, чтобы видеть Итале. Но за ним не пошла и даже не встала. Руки ее с крепко переплетенными пальцами спокойно лежали на коленях.
Наконец возвестили, что обед готов. Направляясь рядом с Пернетой в столовую, Итале все время смотрел на свою сестру и Санджусто. Лаура и Франческо! Сонеты в честь прекрасной дамы! Нет, это, пожалуй, уже слишком! Какую глупость он совершил, пригласив сюда этого итальянца! Да и Санджусто тоже хорош! Человеку, лишенному дома и цели в жизни, следовало бы как следует подумать, прежде чем начать изображать этакого Петрарку, зная, что его ищет имперская полиция. Неужели они с Лаурой не понимают, что из этого ничего не выйдет? Точно лунатики, не ведающие, куда ступают во сне! Точно увлеченные спектаклем артисты! Вчера, например, Санджусто заявил:
— Жаль, что все мои средства вложены в наше поместье в Пьемонте! По-моему, я мог бы и здесь завести неплохое хозяйство — купил бы, например, акров пятьдесят земли и посадил бы такой вот сад… — Он рассмеялся и, пустив лошадь рысью, запел: — «Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный…»
Но сейчас, за столом, он был серьезен и, трудясь над бараниной, заметил:
— А знаешь, Итале, твоя сестра, мне кажется, разгадала смысл этого письма Карантая.
Несколько дней назад от Карантая пришло второе письмо; в нем сообщалось о некоторых из их общих друзей, о последних событиях в Красное, а в самом конце, в середине довольно длинной фразы, повествующей о чем-то несущественном, были весьма странные слова: «…поскольку романов я теперь больше не сочиняю…» Они тогда довольно долго обсуждали это письмо и эти слова, потому что зимой любые письма, любые вести извне всегда и непременно обсуждались в Монтайне всеми членами семьи. Были высказаны самые различные предположения относительно смысла данного замечания Карантая, но к окончательному выводу они так и не пришли.
— Мне кажется, — вступила в разговор Лаура, — что Карантай хотел сказать, что он еще не совсем оправился после ранения и пока просто не в состоянии писать. К тому же, похоже, и свадьба его отложена. Да и ты, Итале, сразу сказал, когда мы еще только первое письмо от него получили, что у него почерк очень сильно изменился.
— А что с ним случилось? — спросила Пернета.
— Его ударили саблей по голове во время стычки на улице Палазай.
— Бедняга! — откликнулся граф Орлант.
— Мне казалось, он хотел сказать… — Итале умолк. Рассуждения Лауры казались ему до тошноты правдоподобными. — Нет, только не это! — воскликнул он вдруг.
— Он вполне еще может поправиться, — спокойно возразил Санджусто, как всегда исполненный надежды, но в кои-то веки, сам того не ведая, приоткрывая — возможно, впрочем, это заметил лишь Итале — сущность этого оптимизма и спокойствия: глубокую неизбывную печаль, ставшую непременным условием его жизни.
— Мне очень понравилась его книга, — сказала Пернета, — особенно некоторые места.
— А мне она вся очень понравилась, — сказала Элеонора. — И хорошо бы, Пернета, ты наконец мне ее вернула! Ты ее уже три года привезти забываешь, а мне давно хочется еще раз ее перечитать. Хотя, честно сказать, под конец она становится такой грустной…
— Ты хочешь сказать, Леле, что так ее и не дочитала? — усмехнулся Эмануэль.
— Да, не захотелось. Боялась, что главный герой умрет. Я понимаю, это глупо — плакать над книгами, но я всегда плакала над «Новой Элоизой», а уж над романом Карантая причин плакать куда больше!
— У этой книги счастливый конец, мама, — успокоила ее Лаура, ласково и широко ей улыбаясь.
— Мне всегда казалось, что тот молодой человек — как там его звали? — Лийве, похож на Итале, — сказала Пернета.
— Конечно! Потому-то я и плакала, — попыталась оправдаться Элеонора.
— Между прочим, у Карантая роман был практически написан задолго до того, как мы с ним познакомились, — сказал Итале отчего-то сердито.
— Тем более. Значит, в нем заключена жизненная правда, — заметил Санджусто. — Карантай пишет о своем поколении, которое хорошо знает.
— Никакой жизненной правды в ней нет! — окончательно рассердился Итале. — Это великая книга, но в некотором смысле лживая, хотя сам Карантай — человек абсолютно честный и очень уравновешенный. А вот у героя его книги сплошные взлеты и падения, сплошные преувеличения. Нормальные люди так себя не ведут.
— Но зачем же писать роман о НОРМАЛЬНЫХ людях, начисто лишенных романтики? — спросил Эмануэль.
— Да, конечно… В какой-то степени ты прав. И это, безусловно, прекрасная книга. Лучшее, что у нас есть. Но Карантай мог бы написать… Да нет, он МОЖЕТ написать гораздо лучше!
— И непременно напишет, — уверенно сказал Санджусто, поднимая Свой бокал и как бы предлагая всем выпить за это. — Если будет на то воля божья.
И застольная беседа легко потекла дальше. К столу подавали вкусную сытную еду, которая с удовольствием уничтожалась, вокруг были милые, веселые, родные лица, горели свечи, дом дышал теплом и уютом, но душа Итале не знала покоя. За сегодняшний вечер он дважды испытал настоящее потрясение. Он избегал смотреть на Пьеру и старался не думать о Карантае. Пил он больше обычного, однако прежние мучительные вопросы продолжали терзать его. Вот они все сидят здесь, родные, близкие ему люди, так почему он не может снова войти в их круг? Почему они чувствуют себя дома, а он нет? Что же он сделал такого, что судьба лишает его дома?
— Ты как-то писал нам из Красноя об одном человеке, — вдруг обратился к нему Гвиде, прерывая его тяжкие раздумья и, как всегда, безо всяких предисловий, — который знал моего отца. Кто это?
Итале, застигнутый врасплох, попытался сосредоточиться и описать старого графа Геллескара. И, разумеется, в его описании граф оказался удивительно похож на одного из героев романа Карантая, что за столом было встречено с большим энтузиазмом. Тут же посыпался град вопросов, и Итале, рассказывая о том, как он познакомился с Геллескарами, был вынужден упомянуть Энрике и Луизу Палюдескар.
— Графиня Луиза! — воскликнула Пернета. — Так зовут героиню романа!
— Они совсем не похожи.
— Та, что в книге, очень красива, — заметила с легкой иронией Лаура.
— Настоящая тоже! — очень серьезно, чуть ли не с упреком возразил ей Эмануэль.
— Да, — поддержала его Пьера, — это действительно так. По-моему, Луиза Палюдескар — самая красивая из всех женщин, каких я только встречала в жизни.
— Где же ты ее видела? — вырвалось у Итале. Он был потрясен внезапно пришедшей ему в голову и совершенно невероятной мыслью о том, что Луиза и Пьера могли бы оказаться сейчас в одной комнате.
— В Айзнаре; в доме моего бывшего жениха.
— Я слышала, что она добра, — сказала Элеонора. Она говорила не менее серьезно, чем Эмануэль. — И я рада узнать, что она к тому же еще и очень красива. — И она глянула на сына с легкой тревогой или каким-то затаенным вопросом.
— Она скоро замуж выходит, — сказала Лаура. — Господин Карантай написал Итале об этом.
— Да, за Георга Геллескара. Этой весной, — кивнул Итале.
— Выпьем же за то, чтобы она была счастлива, — предложил Эмануэль, и они дружно подняли бокалы и выпили, а потом заговорили совсем о другом.
На следующий день погода была настолько отвратительной, что в церковь решилась отправиться одна Лаура. Пока она ждала в конюшне, когда Касс наконец запряжет лошадь — лошадь нетерпеливо била копытами и норовила вырваться, а Касс, ругаясь, возился с упряжью, — появился Итале и предложил:
— Давай я тебя отвезу.
— Не беспокойся, милый.
Но он, точно не слыша, шлепнул коня по крупу, заставив его присмиреть, и подал Лауре руку, подсаживая в экипаж. Они ехали в Сан-Лоренц по берегу озера под мелким частым дождем; вдоль дороги торчали голые, исхлестанные ветром деревья. Слева от них за деревьями виднелось серое озеро, казавшееся совершенно плоским.
— Ты давно перестал ходить в церковь? — спросила Лаура.
— Вот я сейчас, например, туда направляюсь, — усмехнулся Итале.
Копыта лошади скользили по жидкой грязи, с ветвей капала вода, а если они случайно задевали ветку, то сверху обрушивался легкий душ.
