Нет, шальные мысли, прочь! Нельзя предаваться унынию, когда такое дело предстоит. У Сизова иногда опускались руки, когда цель, до исполнения которой всего мгновенье назад было рукой подать, становилась недосягаемой. Особенно депрессии обострялись от чувства того, что приходится скрывать свои убеждения, везде и всюду.
Кирилл встряхнул головой, прогоняя совершенно лишние в такие моменты думы. Предстояло решить весьма важную проблему: как дать понять Львову и другим министрам ещё не существующего Временного правительства, что Великий князь полностью поддерживает их политику?
Только будущий министр-председатель мог помочь Сизову-Романову воплотить его планы в жизнь. Рискованно, конечно, было искать его помощи. Кирилл сомневался, что после Февральской революции даже самое страстное желание помочь "Прогрессивному блоку" и Временному комитету не позволит члену рухнувшего царского дома занять мало-мальски серьёзное положение в правительстве. Разве что придётся действовать подлостью и двуличием. Что ж, Сизов вполне на это готов…
Николай II самозабвенно играл в домино. Он не обращал внимания на окружающий мир. Разве только изредка поглядывал на вздыхающего, сидящего в кресле Воейкова.
— Ваше Императорское Величество, разрешите обратиться! — внезапно перешёл на воинское обращение флигель-адъютант.
Император очень удивился, перевёл взгляд на Воейкова, вздохнул и одобрительно кивнул. Похоже, вскоре самодержцу предстояло услышать что-то о политике. И скорее всего, в не самых красивых выражениях. Скорее, красноречивых.
— Я считаю, что Великий князь, говорил, пускай и не во всём, очень умные вещи…
— Не продолжай. Я знаю, что Кирилл был прав. Однако не могу я пойти сейчас на какие-либо страшные шаги. Французское правительство давно требует конституционных преобразований как плату за наши долги. Думцы говорят о правительстве доверия. Народ имеет некоторые проблемы с продовольствием. Я понимаю, что слишком опасно ничего не менять сейчас. Но война…Я не могу поступить, имея даже тень сомнения в полном спокойствии народа в ответ на мои действия. Армия поднимется, начнёт роптать. И это при угрозе ежедневного нападения врага. Бог даст, справимся, переживём зиму. А там уже и война закончится. Можно будет заняться внутренними врагами, как говорит Саша…
— Эх, Ваше Императорское Величество, — Воейков тяжело вздохнул, и уставился в пол. Щёки его покраснели, однако он не решился сказать те слова, что пришли ему на ум. Князь правильно сказал, что страна катится в пропасть.
В прихожей жалось несколько рабочих. Они неуверенно мяли в руках кепки. Отчего кепки? А вы пробовали купить тёплую шапку на меху, когда денег на и хлеб не всегда хватает? Когда ваши жёны доходят до такой крайности, как желание взять булочные? Когда дети жалобно просят: "Папка, а хлебушка сегодня не будет?".
Во многом из-за этого трое человек стояли в прихожей присяжного поверенного, депутата четвертой Государственной Думы, Александра Фёдоровича Керенского. Они надеялись испросить совета у этого заслужившего доверие работного люда человека, как жить дальше.
Жена хозяина встречала гостей, пока Александр Фёдорович одевался сообразно случаю. Керенский знал, что недавние мужики, крестьяне легче воспримут аккуратного барина, нежели интеллигента. А что составляет образ барина? Конечно же, лоск и аккуратность. Эти качества придавали хозяину квартиры извечный френч и короткая, бережно уложенная шевелюра.
— Товарищи. Проходите, что же Вы стоите как на приёме у городничего, — раздался голос Керенского, вышедшего в прихожую. Он мягко улыбался гостям, делая жесты руками, призывавшие рабочим пройти вглубь квартиры.
— Благодарствуем, — поклонился один из рабочих, постарше. Видимо, именно ему другие рабочие предоставили право говорить от своего лица.
Гости прошли в гостиную, сели за широкий круглый стол. Жена Керенского, недурная собой, удалилась на кухню, дать указания кухарке приготовить что-нибудь для гостей. Хозяйка дома разительно отличалась от Александра Фёдоровича: депутат-трудовик практически внешность имел заурядную, таких человек десять на дюжину. Может, именно из желания выделиться, кроме намерения изменить существующее положение дел, Керенский подался в политику?
— Как нынче вам живётся? Сильно прижимают на заводе? Как семьи? — Александр Фёдорович проявлял самое искреннее участие. Или хотел показать, что проявляет.
— Кось на сикось, Александр Фёдорович, — старший хотел показать уважение к Керенскому, обращаясь по имени-отчеству. Язык не поворачивался по-другому обратиться к такому уважаемому в рабочей среде человеку. — Хлеба не достаёт, денег почти нету. Детишки кушать просят. А что делать, если самому впору живот пояском перетягивать? Жёны каждый вечер спрашивают, когда деньги-то заплатят. Нелегко живётся, Александр Фёдорович. Вот нас тут с дружками с Путиловского-то завода отправили, делегатами.
Старший немного замялся, подбирая слова. Керенский внимательно смотрел на рабочего. Короткая чёрная бородка, в которой уже появилось серебро. Обветренное лицо, карие глаза, очень много повидавшие в этом мире, изредка дрожавшие руки, сухие пальцы, на которых кожа висела папиросной бумагой. Тёмные пятна залегли под глазами. Видно было, что человек очень сильно уставал в последнее время.
— Мы тут думаем. Как жить-то дальше так? Устали мы, Александр Фёдорович, да оголодали, пообмёрзли. Не можем мы больше, мочи уж нашей нету. Знаем, что нужна работа народу-то православному. Немчина так и ждёт, когда бы кукиш показать. Ребятушки в окопах и землянках маются, мёрзнут. Не лучше им, чем нам, только хуже даже. И вот порешили спросить совета у такого человека, как ты, Александр Фёдорович. Рассуди: устраивать ли нам сейчас забастовку-то, али пообождать? Потерпеть до тепла, авось полегче станет? Что скажешь, Александр Фёдорович?
Керенский, внутренне был готов к подобному вопросу. Поэтому и ответ пришёл незамедлительно. Уверенный, красивый, тот, что так нравится простому мужику, уставшему от голода да непосильного труда.
— Недолго ещё осталось, товарищи, недолго! Надо трудиться на благо народа и страны, на благо таких же простых людей, как и вы. Когда враг вот-вот снова пойдёт на наших братьев и сыновей, когда готовится, — Керенский входил в раж, — борьба с немцами, когда враг ещё не побеждён, надо трудиться на благо нашей родной страны, нашего отечества, ради народа, ради победы.
Взгляд трудовика устремился вверх. Керенский поднялся на стул: он мог произносить речи только с возвышения, иначе "слова не шли". Александр Фёдорович, не делая никаких пауз, изменил тон своей речи, теперь он стал не пафосно-возвышенным, но яростным, взывавшим к сердцам рабочих:
