– Добрый день, господин генерал, – козырнул подбежавший к самолету молоденький лейтенант, – машина уже ждет вас.
Пока шли по взлетному полю, де Голль успел рассмотреть все признаки близкой войны, которые из министерского кресла в Париже были не столь заметны. Солдаты с лопатами деловито забрасывали щебнем воронки то тут то там зияющие вдоль всей полосы, рабочие в синих комбинезонах меняли стекла в окнах соседнего здания, чуть вдалеке чадил выгоревший остов какого-то не большого истребителя.
– Сильно бомбят? – спросил генерал у своего сопровождающего.
– Да, господин генерал, сегодня на рассвете мощный налет был. В основном 87 Юнкерсы. Хорошо дежурное звено было в воздухе над штабом – прикрыли, дали возможность поднять истребители. Иначе совсем кисло было бы.
– И большие потери?
– Нет, не очень, – мотнул головой лейтенант, – несколько самолетов на земле осколками посекло, но их восстановить можно. В воздухе двоих сбили. Единственное – в топливохранилище попали. Так что мы теперь на голодном пайке.
За разговором военные добрались до конца взлетного поля, прошли через какие-то здания и вышли на улицу. Здесь перед выходом стоял черный, совершенно гражданского вида Ситроен Трекшен Авант с водителем. Покачав головой, де Голль открыл дверь, сел на заднее сидение и автомобиль тронулся.
В штабе царила суета, однако, что обрадовало военного министра, не переходящая в панику. По коридорам туда-сюда сновали военные, хлопали двери, раздавались трели телефонных звонков.
Бийота де Голль нашел там, где и ожидал – возле радиостанции. Тот как раз выслушивал чей-то доклад, больше похожий на истерические мольбы о помощи. Заметив появившегося в дверном проеме министра, командующий 1-ой группой армий рыкнул в трубку дежурное «держаться, помощь будет» и разорвал связь.
– Насколько все плохо? – вместо приветствия произнес де Голль.
– Плохо, но катастрофа еще не произошла, – генералы пожали руки и вышли из переговорной.
– Уже хорошо, а если коротко как положение?
– Коротко… – Бийот потер подбородок с выступившей на нем щетиной и поморщившись продолжил, – 2-ую марокканскую дивизию и 18-ую пехотную можно списывать. На них как раз пришлось острие удара. Часа через три можно будет туда же добавить и 22-ую пехотную. 22-ая сейчас ведет бой в Филлипвиле, и я никак не могу им помочь.
Пройдя по коридорам здания, пару раз повернув, мужчины вошли в большую комнату, посреди которой стоял стол, застеленный картой. Вся карта пестрила разноцветными отметками.
– Вот здесь сейчас 22-ая, и мне нужно что бы (???) продержался еще пять, – генерал посмотрел на часы, большая стрелка как раз подползла к двойке, – нет уже четыре с половиной часа. За это время я смогу подвести 3-й танковый корпус и еще кое-какие части для контрудара.
– Что-то от меня требуется?
– Да, не хватает прикрытия с воздуха, большие потери в истребительной авиации. Еще, пожалуй, зенитной артиллерии попросил бы. Той, что есть, как оказалось, не достаточно.
Де Голль кивнул:
– Ну, зенитную артиллерию все равно быстро не перебросишь, так что спешить смысла нет, а вот истребители… – Министр снял с головы кепи, вытер лоб платком. В здании не смотря на открытые окна, было очень душно. Июльская жара высасывала силы и заставляла мысли в голове густеть, постепенно превращая мозги в желе. – Есть у меня в рукаве две истребительные группы. Полностью на D.520. Обученные и слетанные. Как раз на такой случай в резерве держал. Сей час же отдам приказ о перебазировании. Ну и с других участков фронта снять можно кое-что.
Когда первоочередные распоряжения были отданы, генералы вернулись к карте и де Голль попросил все же разъяснить ему положение сторон на данный момент. Указку взял в руки начальник оперативного отдела 1-ой группы армий (????).
– Итак, сегодня на рассвете с плацдарма близ города Живе вермахт нанес удар в стык зон ответственности французской армии и британского экспедиционного корпуса. Сходу прорвав оборону подвижные соединения двинулись в сторону Филлипвиля, где как уже было сказано сейчас их держит 22-пехотная с кое-какими частями усиления. Силы противника пока оценить сложно, но по данным авиа- и радиоразведки сейчас в прорыв вошли части 18 армии. Кроме того, за ней следует 6-ая армия. Севернее Намюра одновременно ударили части 1-ой армии, но сейчас понятно, что это лишь отвлекающий удар.
– 1-ая? Она же вроде южнее была, в районе Эльзаса.
– Да, – кивнул (????), – однако по данным Генштаба две недели назад ее отвели в тыл, а дальше наша разведка ее потеряла.
– Бардак, – скривился министр, – армию потеряли, как они хер свой в штанах не теряют.
– На южном фланге прорыва оборону держат 1-ая североафриканская и 6-ая колониальная дивизии. Постепенно отходят с боями южнее, загибая фланг, чтобы не допустить окружения. Севернее то же самое делают британцы.
Немецкое наступление не стало для французского командования неожиданностью. Рылись окопы, закладывались мины, тянулась колючая проволока. В целом даже место основного удара удалось предугадать. Немцев подвел шаблон: еще с прошлой войны «боши» очень любили бить в стык секторов ответственности, что часто, нужно признать, приносило им существенные дивиденды. Однако на этот раз чего-то похожего и ждали.
Чего не ждали, так это неожиданной мощи и стремительности немецкого наступления. Всего за несколько часов немцам удалось взломать французскую оборону и, оседлав шоссе, идущее на Филиппвиль, ввести в прорыв подвижные соединения 9 танковой дивизии.
Неожиданно для французов ожесточенно дрались истребители люфтваффе. Получив взбучку от Гитлера за большие потери и низкую эффективность немецкой авиации, толстый Геринг запустил в своем ведомстве волну нагоняевв. Последовавшие за этим точечные репрессии в виде понижения и отставки нескольких особо «отличившихся» командиров авиаполков способствовали повышению дисциплины и боевой устойчивости немецких асов, до того норовивших покинуть поле боя при угрозе быть сбитым, даже в ущерб выполнению задания.
Привыкшие к таким осторожным действиям, когда численное преимущество почти всегда гарантировало им отступление вражеских машин, французские и английские летчики не были готовы к изменению рисунка воздушных схваток. Теперь же немцы дрались как черти, не считаясь с потерями и без оглядки на соотношение сил. Тем более что и соотношение это было на стороне люфтваффе. Большое наступление, которое по задумке ОКХ должно было, наконец, переломить ход компании и, если повезет, закончиться под стенами Парижа, прикрывали с воздуха сразу два воздушных флота – 2й и 3й.
За первый день наступления передовые части 9 танковой продвинулись с боями в глубину чужой территории почти на десять километров, выйдя к вечеру на окраину городка Филиппвиль. Единственное, что в этот день не давало развить полную скорость немецкому наступлению – французская тяжелая артиллерия, то и дело совершавшая результативные артналеты на шоссе. Впрочем, артиллерия эта, не имея прикрытия с воздуха, была достаточно быстро обнаружена и приведена к молчанию.
– Огонь, – командир орудия, уже дважды легко контуженный за этот длинный день, крикнул наводчику и продублировал команду хлопком по плечу. Противотанковая 47-миллиметровка изрыгнула огонь и сплюнула обратно стреляную гильзу. – Сворачиваемся, быстро, быстро, шевелитесь, сучьи дети.
Четыре выстрела подряд с одной позиции – тот максимум, который мог себе позволить опытный артиллерист. Те, кто думали иначе и пренебрегали сменами позиций, уже отправились на встречу с богами.
Действия, не одну сотню раз отработанный на тренировках и доведенный до автоматизма уже на войне: сложить станины (благо модель орудия старая с более легким лафетом), схватить зарядные ящики, прочие необходимые в пушкарском ремесле вещи и на рысях рвануть к загодя подготовленному и замаскированному окопу.
На поле, просматривающемся с замаскированной позиции, чадило с десяток немецких танков. Не сумев опрокинуть французский заслон сходу, и не имея возможности махнуть на важный перекресток дорого рукой, вермахт принялся методично выдавливать французские войска с занимаемых позиций. За полдня от пехотной дивизии остались одни ошметки и к вечеру в строю остался едва каждый третий. Еще хуже дела обстояли с противотанковыми средствами. Потеряв большую часть 47-миллиметровок в начале боя, последние три орудия берегли как зеницу ока, понимая, что без них пехоту беспрепятственно намотают на гусеницы.
