У всех сегодня вторник — а у нас суббота. Потому что мы на субботнике. На эстафетном субботнике. Эстафетный субботник — это новая комсомольская инициатива. Обычный субботник — студенты дружно куда-то тащат брёвна, метут улицы или сажают деревья. Всем институтом. Не то субботник эстафетный. Это совсем другое дело. Выходит на субботник одна, две, много три группы и делают то, что нужно в данный момент. Через неделю — другая группа, ещё через неделю — третья, и так весь учебный год. Поначалу хотели назвать «перманентный субботник», но кто-то умный заметил, что отдаёт Троцким. Пусть лучше будет эстафетный.
Пусть.
Хозчасть, узнав о новой инициативе, возликовала, и готова была носить Надю Бочарову на руках. Почему её? Потому что она это и затеяла. Комсомольский задор, помноженный на чувство ответственности.
И потому пока все скучают на лекции по биохимии (профессор читает свой же учебник), мы идём наводить порядок во Второй Лабораторный Корпус. Принимая эстафету от первокурсников — они на прошлой неделе прорубили просеку к корпусу.
Институт наш с историей. Решение о его строительстве приняла дума в двенадцатом году. Тысяча девятьсот двенадцатом. Собственно строить начали его в тринадцатом году, как бы в честь трехсотлетия династии. Построили в семнадцатом, к февральской революции. Хорошо строили, добротно, аудитории просторны и воздушны, коридоры и лестницы широки, подвалы сухи и глубоки, в общем, роскошный институт. Кто не придёт, из политехнического ли, педагогического, строительного, технологического и других (институтов в Черноземске много), все в восхищении.
После Брестского мира в Чернозёмск из Дерпта переехал тамошний университет, точнее, медицинский факультет. И осел у нас навсегда. А с университетом приехал и Бурденко. Потом, правда, перебрался в Москву. Великому хирургу — великий город. Но его в Чернзёмске помнят и чтят.
Однако ВЛК — совсем другое. История его много короче, хотя темна и загадочна. Корпус строили сразу после войны, никаких излишеств. Архитектор смотрел на коробку из-под обуви, ею и вдохновлялся. Два этажа, пристройка-виварий, всё предельно просто. Родители Бочаровой в то время учились, и их, тогдашних студентов, иногда выводили сюда на субботники. Но редко: строили ВЛК немцы из пленных, а контакты с немцами были нежелательны. Построили, завезли всякого оборудования, больше трофейного, и лаборатория заработала. Лучшие институтские профессора со своими помощниками трудились в лаборатории. Трудились над закрытой темой, говорили, что помимо оборудования завезли и немецких ученых, но точно не знали, а кто знал — помалкивал. Время такое, длинный язык укорачивал жизнь.
В пятьдесят третьем, во время дела врачей-убийц, многих профессоров с помощниками из тех, кто работал в ВЛК, посадили. Да что многих, считай, всех. А немцев то ли вернули в Германию, то ли ещё куда дели. Лабораторию закрыли. Потом, после смерти Сталина, кое-кого и выпустили, но не всех. Корпус же так и стоял все эти годы за оградой, забытый, заброшенный, бурьян даже не выкашивали. Запустение.
Но сейчас решили: негоже простаивать целому корпусу, да ещё в бурьяне. Страна на подъёме, наука рвется в выси. Выделили деньги на капремонт. А к капремонту тоже нужно готовиться. Освободить здание от всякого разного. Вот мы и будем освобождать. Эстафетно-перманентно.
К сегодняшнему субботнику все оделись попроще. Я пожалел, что никак не куплю джинсы, или даже джинсовый комбинезон — очень для субботников полезная одежда. Но чего нет, того нет. Пока.
Человек из АХЧ нам обрадовался, и тут же указал фронт работ: выносить из здания ящики, это первое, и стулья — это второе. А потом приедет грузовик и всё увезет Куда Надо.
Ящики оказались тяжелыми, килограммов по сорок. Вчетвером разве таскать. Нас, парней, пятеро, четверо носят, пятый в очередь стоит. А стулья оставим девушкам. Один стул не так уж и тяжёл. Осилят.
Что в ящиках? Интересно было не только нам, несколько ящиков были кем-то вскрыты прежде.
Противогазы, вот что было в ящиках. И не простые, а изолирующие, так сказал Женя Конопатьев. В них воздух не фильтруется, а восстанавливается в специальном патроне. Но именно такие противогазы он видит впервые. Неудивительно, противогазы времен войны, поди. Патроны, ясно, давно скисли, да и резина состарилась. Потому на выброс.
Мы и рады стараться. Носим, а сами по сторонам смотрим. Сохранился корпус неплохо. Даже хорошо сохранился. Воздух затхлый, но не сырой. Потёков на потолках и стенах нет. Полы прочные. Мышиного помёта нет. Есть паутина, но ни мух, ни пауков не наблюдается. Полумрак: окна целы, но пыли и копоти за двадцать лет на стеклах скопилось немало.
Носим дружно и весело, вспомнился московский цирк и Никулин с Шуйдиным, таскающие бревно. Кстати, не пародия ли это на товарища Ленина? И кто из этих двоих Ленин? Шуйдин?
Двадцать пять ящиков мы перенесли за два с половиной часа. По шесть минут на ящик. И стали помогать девушкам. Стулья носить нетрудно, но вот отыскать их… Часть комнат просто заперты, это ладно. Раз заперты, нам туда не надо. Но в других комнатах потемки: ВЛК обесточен, мало, что окна запылились, так ещё шторы, плотные, мрачные. И девушкам всё кажется, будто бегают крысы.
Я по крысам невольный знаток, и потому крепко сомневаюсь. Крысы, кончено, существа живучие, но им, крысам, кушать нужно каждый день. И пить. Водопровод в лаборатории отключен, еды никакой, что им здесь делать? И запаха крысиного нет.
В комнатах были и столы, разные — канцелярские, лабораторные, препараторские. Была и химпосуда, и штативы, и бунзеновские горелки, и даже аппараты неясного назначения. Судя по всему, немецкие, сорок четвертого года выпуска. Трофеи. Возможно, портативные рентгеновские установки. Возможно, всякие дарсонвали и диадинамические установки. Возможно…
Собрали мы с полсотни стульев, и хозяйственник, вручив Жене топор, пожелал, чтобы мы эти стулья привели в полную негодность. Нет, не бриллиантов ради, а — положено. При списании вещь нужно сломать. Сделать непригодной для дальнейшего использования. И составить об этом акт.
Стулья, конечно, были так себе. Не музейные, не мастера Гамбса. Но в студенческом общежитии бы пригодились. По одному стулу на комнату, и то не хватит. Женя чуть не плакал, да и мы все загрустили.
Поставил Женя стул на землю, взмахнул топором — и опустил.
— Не могу.
— Ты и курице голову не отрубишь, студент?
— Куриц на то и разводят, чтобы есть, отчего ж и не отрубить голову? А стулья — для того, чтобы на них сидеть. Зачем же их ломать-то?
И никто топора в руки не взял.
Хозяйственник если и огорчился, то виду не подал, мол, не хотите, и не нужно. Но и сам рубить стулья тоже не стал. Просто велел ждать машину на погрузку, а сам куда-то ушел.
Ушел, и ушел. Времени — полдень, джентльмены пьют и закусывают. И леди тоже.
Конопатьева и Шишикина отправили за провиантом в ближайший гастроном. Недалеко. А остальные стали отдыхать. Расселись, благо стульев в избытке, и начали говорить о том, о сём. Земля наша велика и обильна, вот бы еще порядку побольше — стало бы совсем хорошо. А то — рубить хорошую вещь, разве это порядок?
Я послушал, послушал, да и вернулся в ВЛК. Посмотреть повнимательнее, где работали люди двадцать лет назад. И вообще…
Поднялся на второй этаж. Та же тишина, потолки без протечек, умели делать.
Проверил, все ли комнаты заперты. На всякий случай.
Одна лишь прикрыта. Открыл дверь, зашёл. Полутьма, даже на четыре пятых тьма — полуденный свет едва-едва пробивается по краям шторы.
Три табуретки, металлические, винтовые. Стол письменный. Стол секционный малый — мы на таких столах на кроликах острые опыты ставим. Три тумбочки. Книжный шкаф. Лабораторный шкаф с вытяжкой. Пол кафельный. Стены до двух метров тоже кафельные. В общем, обычное помещение, где можно работать с мелкими животными. Лягушек вскрывать, крыс, максимум — кроликов. Гильотинный нож, лотки… Раковины, водяные краны.
