работник юстиции. — Неужто я съедобные грибы от мухоморов или бледных поганок не отличу?
— А по вашему у нас каждый год травятся грибами одни приезжие из Америки? — не дал я ему перехватить инициативу. — Не надо нам тут перегибать!
Работал с уверенностью в голосе, плюс подпустил некоторую толику скуки. Дескать, как вы мне все осточертели.
— Да и не в грибах тут дело, — тут же продолжил я свою отповедь. — В биологии же вы, Семен Маркович, совершенно не разбираетесь. Начнете играться со змеей, а она окажется ядовитой и вас укусит. Или на худой конец подцепите какого-нибудь клеща, а он окажется энцефалитный. Зарекаться не будем, ох не будем. И придется Вам примерять деревянный макинтош. А все от лени, да от невежества. Учиться нужно. Этому сам товарищ Сталин нас призывает, подавая личный пример. Так, наш дорогой Иосиф Виссарионович рьяно учится науке, собираясь получить профессорскую степень по языкознанию. А Вы? Неужто считаете себя умнее товарища Сталина? Это же иррационально! Не желаете, значит, посвящать свою жизнь беззаветному служению делу партии и народа? Удивляюсь я Вашему поведению…
Короче: На, выкуси и подавись, шпана малохольная!
Сраженный убойным аргументом в лице товарища Сталина, прокурор угомонился и больше меня не трогал. Предпочел не усугублять. Чутьё, по ходу, сработало. Реально, гнида, меня забоялся, до обоссанных порток.
В Киев мы прибыли 12 октября, ближе к вечеру. Показалась знакомая вокзальная башенка с острым шпилем, устремленным в осеннее небо.
Наш поезд идет дальше до Львова, но стоянка в городе — полчаса. Для паровоза необходимо набрать воды и угля, а так же в это время происходит посадка и высадка пассажиров. Короче, у меня как раз есть время попытаться передать с кем-нибудь из железнодорожников, действующих на южном направлении, письмо для папаши. Он живет в Белой Церкви и работает инженером железнодорожного транспорта. Так что тут его многие знают.
Я накинул на себя брезентовый плащ и выскочил из вагона. Подорвался как в жопу ужаленный. А в Киеве осень, и дождь, и слякоть. Уже не скажешь, вслед за Пушкиным: «Уж небо осенью дышало, уж реже солнышко блистало, короче становился день…» Дудки! Глубокая осень, всякие отблески бабьего лета уже позади. Погода портится, ставя мою миссию под угрозу срыва. Того и гляди с первого ноября можно будет снега ждать.
Проходя мимо характерного вида состава, состоящего из «столыпинских вагонов», я услышал оттуда тихо звучавшую грустную песню. В которой сквозила «вселенская печаль»:
"Сиреневый туман, над зоной проплывает,
Над лагерем горит — полночная звезда,
Конвойный не спешит, конвой ведь понимает
Что с девушкою я, прощаюсь навсегда…"
В русской песне все очарование кроется не в музыке, а в смысле слов. В их правдивости.
А эта песня — весьма символичное напоминание, что сейчас от «сумы и от тюрьмы зарекаться» никому не следует. С этим бодрящим душу звоночком я и продолжил поиски для своей «оказии».
Несмотря на наступившую темноту, на вокзале мне посчастливилось встретить Егоркина — заместителя начальника железнодорожных мастерских в Белой Церкви. Он возвращался домой из столицы Советской Украины после какого-то производственного совещания. С ним я и передал сложенное треугольничком ( чтобы любопытные нос не совали) и заклеенное мое письмецо.
Егоркин — живая иллюстрация того, что большинство репрессированных — люди невысокой компетенции. Сегодня ты в поле пашешь или у станка на фабрике нехитрые операции проводишь — а завтра в тайге топором машешь, лес заготавливаешь. А на старое твое место легко и просто возьмут кого-либо еще. Я тут уже не говорю о эксплуататорских классах.
Ну какая скажите польза стране была от 300 тысяч царских офицеров? Это были граждане не сильно умные, образованность покрывала их тонким слоем, если вообще присутствовала. В основном офицеры эти были сильно пьющие. Деградирующие люди. О моральном облике и нравственных качествах тут и говорить нечего. Никто из них не выполнил данную присягу, поддержав царя при передаче трона брату Михаилу. А тот так метался по Петербургу ища поддержки! Не нашел, от слова совсем.
Даже за собственные, шкурные интересы воевал в гражданской войне только каждый третий из числа офицерской касты. Остальные сидели по схронам, осторожно шевеля ушами, улавливая куда ветер дует. Если принимать в расчет, что половина из воевавших были насильственно мобилизованы, а у значительной части даже семьи были в заложниках, то картина профессиональной компетенции выглядит просто удручающе. Никто не был в состоянии просто делать свою работу. А зачем нам кормить таких паразитов?
Добавлю еще, что сейчас, в конце тридцатых, следует держаться подальше от бывших царских офицеров. Так как остались в живых, в результате отрицательного отбора, одни конченные гниды. Об этой истории не принято вспоминать, поскольку она затрагивает самые основы нашего советского государства — об массовой вербовке сексотов-стукачей из числа бывших офицеров, сломленных голодом, страхом, угрозой расстрела и гибели близких. Они выдавали своих товарищей, родственников, получая за это «иудины деньги» и паёк, так что в прямом смысле слова «жили кровью» людей. Только попади к такому на карандаш…
Приблизительно тоже было и со священниками. Подвижников было среди них единицы. Основная масса — чиновники в рясах. Сколько из них после революции расстриглись, скинули церковные одежды и вступили, ядрёна вошь, в коммунистическую партию? Действовали такие хмыри не хуже флюгера, вращающегося с силой пропеллера.
Надобно сказать, что товарищ Ленин всегда утверждал, что «каждая наша победа должна стать в первую очередь победой политической», поэтому в первые годы советской власти таких вот бывших священников охотно принимали в партию, показывали их на собраниях и прописывали в газетах.
В качестве наглядной иллюстрации, что народную советскую власть принимают каждый! Даже священники. Так сказать живой рекламный ролик в натуральную величину. Правда, товарищ Сталин таких вот хитроумных перебежчиков, любителей сладкой жизни, из партии быстро вычистил. И правильно сделал!
Бары-кормильцы? Не смешно. Мужики, понимаешь на работе гробятся, а эти гусаки с нашего молочка сливки слизывают. Даже горький плач о «лучшей части народного генофонда», применительно к кулакам, не имеет под собой никаких серьезных оснований. Кулаков было слишком мало, чтобы их принимать в расчет. Ниша слишком узка. Предположим в деревне на тридцать домохозяйств имеется один лодырь, бездельник, у которого поля вечно бурьяном поросли, и один кулак, у которого на полях хлеба вечно чащей стоят.
В целом по деревне то на то и выйдет. И вообще по статистике крайние значения надо отбрасывать. Значение тут имеет только 28 остальных
